Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры
Шрифт:
С 1889 по 1893 год, сначала – учеником, затем – оркестрантом, он учится и выступает в оркестровой школе князя Миколаса Огинского, внука знаменитого автора полонезов и дипломата. В оркестре Чюрлёнис играл на флейте, в школе изучал музыкальную литературу и игру на других инструментах.
«Матушка рассказывала, – вспоминала сестра, – что брат привез из Плунге пачку своих рисунков, на которых были запечатлены море, плунгеский парк и другие мелкие пейзажи… но они не обратили на это особого внимания, ибо в те дни другая радостная весть, словно солнце, озарившая дом, затмила все прочее: „Князь Огинский предложил Кастукасу поступить в Варшавскую консерваторию и обещал ему стипендию!“» [243] .
243
Чюрлените Я. Воспоминания о М. К. Чюрлёнисе. Вильнюс, 1975. С. 63.
Николай Константинович Чурлянис, как его называли по-русски, поступил в Варшавскую консерваторию в начале 1894 года и закончил ее в 1899 году. За это время он создает интереснейшие произведения и для фортепиано, и для хора, и даже для симфонического оркестра.
Весной 1900 года он пишет благодарственный полонез для духового оркестра, посвященный князю М. Огинскому, а осенью – симфоническую поэму «В лесу».
Осенью же 1901 года он уезжает для продолжения учебы в Лейпцигскую консерваторию, где за один учебный год создает более 20 полифонических произведений – симфонических, фортепьянных и хоровых. Домой он возвращается с учительским свидетельством об окончании второй консерватории.
Свое первое большое сочинение – симфоническую поэму «В лесу», произведение, с которого, по мысли Марка Эткинда, и начинается история литовской национальной симфонической музыки, – он заканчивает в 1901 году.
Вот как пишет об этом Ядвига Чюрлёните: «Кастукас получил в подарок от князя Огинского новое пианино. Родилась первая литовская симфоническая поэма „В лесу“…».
О ней, этой маленькой симфонии, очень выразительно рассказал Марк Эткинд: «По жанру это – пейзажная картина. По народным представлениям Литва – это и есть величественный Лес. Лес, о котором древнее сказание говорит устами богини: „Литва – это леса!“ Чюрлёнис – не городской житель, он тоскует по любимому сосновому лесу, живущему скрытой, для многих загадочной, а ему близкой и удивительно понятной жизнью». «Как было бы хорошо спуститься к Неману, к нашим пригоркам, пескам, соснам, – пишет Чюрлёнис 21 марта 1902 года своему другу Евгению Моравскому. – Опять слышишь шепот сосен, такой серьезный, будто они о чем-то тебе рассказывают. И ничего так хорошо не понимаешь, как этот шепот…» [244] .
244
Цит. по: Эткинд М. Мир как большая симфония. Л., 1970. С. 10–14.
Но уже в письмах из Лейпцига композитор упоминает о своем, пока, правда, еще любительском, увлечении живописью. Как человек, необыкновенно одаренный эмоционально, он очень остро чувствует поразительную гармонию природы. Он влюблен в небо, лес и звезды, травы и полевые цветы… Звуками, ритмами он уже научился выражать свои чувства. Но ему хочется научиться делать это в зримых формах, в красках.
Вернувшись из Лейпцига в Варшаву, он осенью 1902 года начинает посещать рисовальную школу.
«Я уже написал одну символическую картину», – пишет он брату [245] .
Это его первая картина – «Музыка леса». Показанная на выставке Варшавской школы в Петербурге, в Академии художеств, она не могла не привлечь внимания рецензента: «[Рука] – символ создания, разрушения, гнева и ласки. Эта же рука перебирает пальцами, как по струнам арфы, ровные стволы деревьев застывшего леса…» [246] .
Для Чюрлёниса, профессионального музыканта и человека, любившего рисовать, соединение обоих искусств было естественным. Определение же самим Чюрлёнисом своей картины как «символической» скорее всего следствие того, что символизм в то время был модным течением в искусстве.
245
Там же.
246
Брешко-Брешковский Н. Н. Выставка Варшавской рисовальной школы…
«Не будут ли стремиться все формы искусства все более занять место обертонов по отношению к основному тону, то есть к музыке?» – спрашивал А. Белый в изданной им в 1910 году в Москве книге «Символизм» [247] .
Микалоюс Константинас Чюрлёнис
К этому времени Белым были созданы так называемые «симфонии» – литературные сочинения, построенные на специфических принципах музыкальной композиции и ритмики.
247
Белый А. Символизм. М., 1910. С. 174.
Композиционные принципы и Чюрлёниса, и Белого, скорее всего, – порождение эпохи, отразившие цель многих мастеров – поиск большого стиля и взгляд на музыку как высшую форму искусства.
Но был ли символистом Чюрлёнис? Как и Верещагин, о котором Марк Антокольский сказал: «Чтобы передать все, что накипело у него на душе, ему мало большого холста и яркой кисти. На помощь себе он призвал и другое искусство…»? [248]
Антокольский говорил об искусстве словесности, но Верещагин призвал и музыку – на его антивоенных вернисажах звучала духовная музыка в исполнении фисгармонии, оркестра или хора. Своей музыки Верещагин не писал – он выбирал музыку, созвучную своим идеям. И Верещагину для этого не надо было быть символистом – он был реалистом до мозга костей.
248
Антокольский М. Его жизнь, творения, письма и статьи. СПб.; М., 1905. С. 200.
А Чюрлёнис? В своем отзыве на работы Чюрлёниса Брешко-Брешковский говорил об одной из них: «Из ровной морской глади вынырнуло и покоится на поверхности зеленоватое исполинское чудовище… Две огненные точки, два глаза смотрят на вас. Но при более внимательном знакомстве вы видите, что это гористый остров. А два глаза – это два костра, которые пылают в вырытых рядом над самой водой пещерах…» [249] . За фантастическими образами стоят вполне реалистические явления.
249
Брешко-Брешковский Н. Н.Выставка Варшавской рисовальной школы… 1906, 30 апр. № 9266.
Возникающие в его воображении образы Чюрлёнис реализует в своих картинах и музыке. Он делает их видимыми и слышимыми.
Сейчас все чаще раздаются голоса, причисляющие Чюрлёниса чуть ли не к основоположникам абстракционизма. Мы не специалисты в этом…
«Мне, художнику-реалисту, – пишет в своих „Автобиографических записках“ А. П. Остроумова-Лебедева, – казалось бы, он должен быть далеким, чуждым и непонятным своим философским творчеством, построенным на каких-то отвлеченных, невиданных, нереальных формах. А было наоборот. Его произведения меня глубоко трогали и покоряли. В них было так много гармонии и ритма. Музыка и живопись у Чурляниса были связаны в стройную, внутренне логичную систему» [250] .
250
Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки. М., 1974. Т. I–II. С. 462.
В симфонической поэме «В лесу» есть место, напоминающее картину «Музыка леса»: мелодичные голоса арфы, постепенно усиливаясь, рождают широкие аккорды лесных отзвуков. Картина – не то иллюстрация к этой поэме, не то художественная параллель к ней…
Этот первый опыт художника-композитора спустя десятилетия находит отклик в поэтической исповеди одного из крупнейших поэтов другого поколения, Э. Межелайтиса (перевод А. Межирова):
Нет лиры у меня, Но есть в лесу зеленом Дремучая струна Соснового ствола; Меж небом и землёй Колеблется со звоном, В земле укоренясь, До неба доросла. И сладко сознавать, что мне в наследье Струна сосны досталась неспроста, — Ударит ветер по стозвонной меди, И скорбно прозвучит за нотой нота. Как будто «Лес» Чюрлёниса с листа В лесу играет вдохновенный кто-то [251] .251
Цит. по: Эткинд М. Мир как большая симфония. С. 148–149.