Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

Айзенштадт Владимир Борисович

Вот отрывок из нее, в русском переводе С. Чюрлёнене-Кимантайте, его жены:

Осень. Опять сыплет дождь, неторопливо опадают листья, Кружат вокруг и ложатся на траву, На кусты, на тропинки. Все равно. Один умерший лист Коснулся, скользя, моего лица, Руки, а потом упал тут же Под ногами, так, что переступил осторожно, Чтобы не растоптать его. Осень и грусть по всей земле, А через грядки и поляны идет человек С мешком на плечах и с граблями в руке, И стучится напрасно в дома, Идет дальше и стучится

все дальше и дальше, Везде напрасно. Дома пусты, и окна забиты досками. Ничего, что прежде тут жили люди, Что из окон смотрели дети, смеялись. Сейчас окна забиты, потому что дома пусты, что осень. Так, осень. И сад покинут. И деревья шумят и плачут, И небо серое-серое, и такое грустное, Как только душа может грустить. Осень [282] .

282

Там же. С. 252–253.

Что это? Эскизный пример для жены (ведь она пишет либретто – применение сонатной формы в литературе) как, похоже, считает Ландсбергис? Или поиски перехода из музыки в живопись: от сонаты музыкальной к сонате живописной через сонату литературную? Или просто – выплеск душевного состояния в привычной для него форме?

И небо серое-серое, и такое грустное, Как только душа может грустить…

В начале декабря 1909 года Чюрлёнис сообщал жене: «Сегодня Добужинский рассматривал мои картины, был обрадован ими и решил взять пять из них с собой в Москву, хотя и не обнадеживает, что они будут выставлены. Во-первых, уже несколько поздно, могут сказать, что нет места; во-вторых, хотя выставку готовит Союз, в Правлении верховодят консерваторы: Переплетчиков, Виноградов, барон фон Клодт… Говорят, что они сопротивлялись моему приглашению, приглашению Уткина и других крайних молодых художников. Добужинскому больше всего понравились мои „Ангелочки“, эти с цветочками и бабочками. После них – „Ангел“, тот, сидящий с красноватыми крыльями, – цветы и листья…

Вечером я зашел к нему – картины очень понравились всей семье. Потом пришел Сомов, тоже все посмотрел, но к похвале Добужинского не присоединился. Он сказал, что „Да, это очень красиво, но, Николай Константинович, вы как будто ближе к земле сделались – в этом году ваши картины более понятны“. Мне кажется, он прав. Добужинский находит, что картины в этом году „содержательны и глубже“, но это как-то не убеждает меня. Как думаешь ты? Вероятно, правда на стороне Сомова. Буду злиться на себя до тех пор, пока не нарисую что-либо хорошее» [283] .

283

Цит. по: Эткинд М. Мир как большая симфония. С. 125.

«Мы знаем теперь, – отмечал С. Маковский, – что это предвещало серию дивных „сказок“ Чурляниса, появившуюся в „Союзе“ 1910 года. Эти „сказки“, написанные темперой с примесью пастели, – подлинное волшебство. Перед нами уже не схемы и не ребусы, не графические построения музыканта, а видения художника, в душе которого вечно звучат странные и жуткие мелодии. „Сказки“ Чурляниса – галлюцинации, прозрения по ту сторону реальных предметов, реальной природы. Они поражают не сказочным вымыслом, а своей иррациональностью. Не декоративно выдуманы, а вдохновенно иррациональны эти фантастические конусы гор с дымящимися алтарями, неясные ряды все выше и выше в безмерность пространства вздымающихся пирамид, это белое полукружие райской лестницы, уходящей невидимо для нас в небо, это нагромождение, противоречащее всем законам тяжести, кошмарных зданий, над которыми вещий горит закат… Все вызывает в нас ощущение каких-то далеких, зарубежных перспектив, ощущение метафизических возможностей, скрытых в формах нашей, земной действительности.

Картины Чурляниса не для трезвых скептических душ…» [284] .

Он жил, погруженный в красоту природы, его интересовала каждая мелочь, каждая веточка могла стать объектом его наблюдения. «Однажды, помню, – рассказывала его жена София Кимантайте, – сидели мы на невысокой дюне, неподалеку от горы Наглис. От солнца порозовело небо, и неожиданно над нашими головами поплыли удивительные облака – корабли с распущенными парусами,

палевыми, надутыми ветром, окрашенными в розовый цвет. Скользят… Скользят… Гордо… – Посмотри, твои картины, – показала я. Я видела, вижу еще и сегодня, как он вскочил и вглядывался, совершенно забывшись, упиваясь этим небесным чудом» [285] .

284

Маковский С. К. Портреты современников. С. 602.

285

Цит. по: Эткинд М. Мир как большая симфония. С. 39.

На выставке Союза русских художников – это была VII выставка Союза, которая в Петербурге проходила в доме Армянской церкви (Невский пр., 42) – были представлены три работы Чюрлёниса: «Жемайтийское кладбище», «Рай», «Баллада».

Бенуа отозвался на эту выставку целой серией открытых писем «Художественные письма. Еще об отношении к современному творчеству» в газете «Речь».

И это привело, в конце концов, к тому, что в Петербурге осенью 1910 года было воссоздано объединение «Мир искусства».

«В январе 1911 года, – вспоминала Остроумова-Лебедева о первой выставке возрожденного «Мира искусств», – в залах Общества поощрения художеств открылась наша выставка… К сплоченному ядру „Мира искусства“ примкнули многие молодые и блестящие дарования… Чурлянис дал картину. На ней был изображен всадник или скорее видение всадника, который мчится на коне на фоне сказочного города. Все в этой картине было фантастично, а краски давали впечатление гармонии и музыкальности…» [286]

286

Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки… С. 451.

Выставок этих, к сожалению, Чюрлёнис не увидел: его уже не было в Петербурге, а живописные работы его хранились, видимо, у М. В. Добужинского.

«Насколько я помню, – вспоминал Добужинский, – Чюрлёнис уехал из Петербурга ранней весной. Осенью, когда он вернулся, я был долго занят в Москве, в Художественном театре…» [287] .

9 декабря 1909 года в Малом художественном театре состоялась премьера спектакля по пьесе И. С. Тургенева «Месяц в деревне» с декорациями М. В. Добужинского. Декорации были настолько хороши, что замечательный артист Сумбатов-Южин, сидевший рядом с Москвиным, не мог удержаться, чтобы не аплодировать до начала акта – декорациям: «Декорации Добужинского – это стихотворения в прозе».

287

Добужинский М. В. Воспоминания. С. 305.

Были тогда, как сообщает В. Ландсбергис, и какие-то разговоры с Чюрлёнисом о декорациях для театра Станиславского [288] .

Вместе с жившим в то время в Петербурге литовским органистом и композитором Саснаускасом Чюрлёнис мечтает об учреждении в Вильнюсе литовской консерватории. Серьезно занимается с частным учеником. «Готовятся лекции по истории церковной музыки… будет читать Саснаускас, а дирижировать хором предлагает мне», – сообщает он жене [289] . Сколько замечательных планов, какие важные дела он намеревается осуществить!

288

Цит. по: Ландсбергис В. Соната весны. С. 33.

289

Там же. С. 24.

Пока Добужинский был в Москве, Чюрлёнис несколько раз навестил его семью, а потом исчез. «Вернувшись в начале зимы в Петербург, – пишет Добужинский, – я стал беспокоиться, что он не показывается у нас, и пошел к нему (в то время он жил на Измайловском проспекте). Нашел его абсолютно больным. Я срочно сообщил об этом его жене в Вильну и его другу Ч. Саснаускасу, который жил в Петербурге. Больше я его не видел: его увезли в Друскиники, а потом – в Варшаву» [290] .

290

Добужинский М. В. Воспоминания. С. 305.