Очерки Христианской Апологетики
Шрифт:
На этом, однако, не может остановиться решение проблемы жизни, здесь нет еще ответа на вопрос об ее задачах. «Рост производительности», умножение производства во что бы то ни стало не могут быть самоцелью, последней, конечной целью, задачей, единственным самодовлеющим содержанием жизни. Они получают смысл, ценность и значение только с точки зрения какой-либо цели, как средство для удовлетворения определенных задач. Бесцельное увеличение предметов, производство для производства не только не дает смысла жизни, но оно само по себе есть совершенная бессмыслица. Если «рост производительных сил», «беспрепятственный технический прогресс» и «увеличение производства» имеют самодовлеющее значение, то это означает, что человек и человеческая жизнь превращаются в средство для них. Этим самым не только не достигался бы «прыжок из царства необходимости в царство свободы», но совершалось бы бессмысленное и противоестественное порабощение человека вещи, машине, им самим изобретенной. [27] Мы имели бы дело здесь с подлинным
Удовлетворение материальных потребностей, по существу, является средством для жизни и может стать содержанием жизни, целиком заполнить ее лишь при устранении, «погашении» разумного сознания. Материальные блага могут казаться захватывающими все содержание жизни, последней целью, лишь когда они не достигнуты, в моменты нужды и лишения и перестают замечаться при их наличности. Стремление к вещам ради вещей, бесконечная погоня за новыми и новыми материальными удовольствиями, как уже показывалось раньше, представляет собой извращение самой природы и меньше всего может придать смысл и разумное содержание жизни.
Невозможность ограничить содержание жизни удовлетворением одних материальных потребностей признается и в самом марксистском учении о совершенном будущем обществе. Энгельс говорит о «полном развитии физических и духовных сил в будущем обществе», [28] о распространении «научного знания», и программа Коминтерна утверждает, что «максимум производительности общественного труда высвобождает, в свою очередь, человеческую энергию для мощного роста науки и искусства». [29] В этом пункте материальный прогресс справедливо представляется не как самоцель, а как только условие и средство для удовлетворения других высшего рода потребностей, к которым здесь относятся наука и искусство. Но эти утверждения теряют смысл и значение при последовательном проведении атеистически-материалистического мировоззрения, при том понимании науки и искусства, которые даются в теории «экономического материализма».
Наука рассматривается здесь как отражение производства и производственных отношений, с одной стороны, как средство для производства, с другой. В изображении совершенного общества будущего наука представлена как элемент самого производства, соединяется с техникой. Она планируется в соответствии с планированием хозяйства. С этой точки зрения, имеет своим предметом отображение производства и связанных с ним отношений. По существу, ни наука, ни искусство по содержанию своего предмета не выходят за пределы материальных интересов (хотя бы и общественных, а не личных) и материального производства. Занятия ими представляют деятельность более сложную, требующую интеллектуального напряжения, но очень мало общего имеющую с духовными интересами, духовными силами и способностями. Менее всего они могут придать какой-либо высший смысл жизни и деятельности. Если производство материальных вещей, если материальный прогресс не являются самоцелью, дающей смысл и цель жизни, то не может дать этого и наука, если она понимается только как средство для того же производства, для того же материального прогресса. Получается круг: производство признается средством для культуры, а культура (наука, искусство) сама оказывается средством для производства. Наука как искание истины, как постижение основ бытия, искусство как искание прекрасного и воплощение его в образах, действительно, имеют духовный смысл. Но такое понимание (на которое также есть намеки у Энгельса) предполагает как свою основу элементы религиозного понимания, веру в объективную истину, в объективное значение красоты, возможные лишь с признанием абсолютного начала (об этом говорилось в первой части настоящей работы).
Как на существенную задачу жизни в новом обществе указывают на «победу над природой», на безусловный контроль человека над природой, на устранение зависимости от нее. «Люди станут господами природы и господами самих себя» (Ф. Энгельс «Развитие социализма от утопии к науке»). Человечество обращает тогда «всю свою энергию на борьбу с силами природы, на развитие и поднятие своей общественной коллективной мощи» (Программа 3-го Коминтерна). Эта победа представляется как познание законов природы и техническое использование их (для производственных целей), как эксплуатация природных сил.
Характерно прежде всего в этих представлениях исключительно техническое понимание и технический подход к природе, отсутствие объективного ее восприятия. Природа рассматривается лишь под узким углом, лишь поскольку она задевает материальный общественный интерес. Сознание и чувство бесконечности природы, связь человеческой жизни с жизнью мира (в его бесконечности) в этих представлениях совершенно отсутствуют. «Неведомое будущее природы, возможность таинственных поворотов ее сил, беспомощность человека перед ее грозными возможностями — ничто подобное для них не имеет значения... Весь мир как бы замыкается в область общественных действий... Социологическая проблема общественного устройства поглощает в себе космологическую проблему (П. И. Новгородцев «Об
В сравнении с бесконечностью мира и бытия, бесконечностью сил природы, только одной своей частицей раскрываемых в нашем рассудочном познании, упование на технику и победу над природой и совершенное подчинение ее, на устранение ее стихийного действия на жизнь человека оказываются по меньшей мере наивными.
Техника, конечно, имеет свое весьма важное значение в облегчении условий человеческой жизни, в приспособлении к внешней среде, но она никогда и ни при каких условиях не устранит проблемы смерти и болезни, ни действия природных страстей в человеке, ни возможности стихийных катастроф (ярким примером являются потонувшие материки — Атлантида и другие, сдвиг которых угрожает и ныне существующим). На пути только внешней борьбы, в плоскости только технической нельзя разрешить проблемы наших отношений к природе, трагических конфликтов и противоречий, с нею связанных. Действительная победа над природой, действительное возвышение над нею, действительное «царство свободы» достигается только в плоскости духовных достижений. «Царство свободы» есть царство духа, так как дух возвышается над законами времени и пространства и делает жизнь причастной вечности. Этот духовный подъем открывает и в самой природе не только стихийную силу, противодействующую человеку, но и конечный внутренний смысл, элементы разума и красоты. Жизнь природы, как и жизнь человека, — арена борьбы отрицательных и положительных начал, проникновение и откровение разума и красоты в самой природе, любовь к ней — даются только в религиозном понимании. И не только борьба с природой, но и обязанности к ней, задачи преображения ее высшим началом предполагаются религиозным отношением к ней. Для безрелигиозного мировоззрения природа всегда остается чуждой, стихийной, непреодолимой силой.
Безрелигиозное мировоззрение не может наполнить осмысленным содержанием жизнь в этом «земном раю», в котором оно видит последнюю цель. Оно не может также дать последовательного обоснования самой цели, последовательных мотивов жертвы для нее. «Земной рай», обещанная полнота счастья в новом обществе требуют на пути своего достижения громадных жертв целых поколений. «Каждому по его потребностям» обещается лишь в завершенной фазе полного коммунизма. «Переходный период» и даже первая фаза коммунизма требуют напряженной борьбы, лишений, жертв от тех, кто должен создавать новое общество. По каким материалистическим мотивам можно требовать аскетизма и самоотречения? Как может мировоззрение, утверждающее материальные блага как единственно реальные, обосновать необходимость отказа от этих благ? Как, далее, обосновать жертву одними поколениями ради «счастья» других (которые, неизвестно еще, будут ли удовлетворены этим счастьем)? Почему настоящее и будущее поколения, с этой точки зрения, неравноценны? Жертвы и самоотречения, необходимые для всякого объективного исторического дела, понятны и объяснимы во имя долга, во имя высшей цели, но они не понятны во имя счастья (исторически понимаемого) своего или чужого. Мечта о «земном рае» сталкивается здесь с глубоким жизненным противоречием.
Другое жизненное противоречие возникает в связи с проблематичностью самого обещаемого счастья. Как показывалось раньше, счастье не есть какой-либо вещественный предмет, которым можно было бы одарить человека извне и без его участия. Между тем идеал «земного рая» пытается дать именно такое стандартное «счастье» в виде определенного внешнего строя жизни, определенной системы внешних благ, оставляя в стороне внутреннее состояние человека. Экономический материализм растворяет человека целиком во внешних общественных связях и отношениях (классовых, групповых и пр.), в конечном итоге экономических. Человек рассматривается лишь как точка пересечения этих отношений. Для внутреннего мира здесь не остается совершенно никакого места.
Общественным группам заранее приписывается одно определенное мировоззрение, одни определенные интересы, целиком растворяющие всю жизнь конкретных личностей и без остатка поглощающие ее. Это устранение внутреннего момента приводит к тому, что считается нужным сделать человека «счастливым» помимо его воли, помимо его личного отношения к тем внешним благам, в которых это «счастье» усматривается. Человек будущего общества должен быть счастлив «не когда он хочет» и как он понимает сам свое счастье, а так, как требует этого внешний строй общественной жизни, который признается как воплощение счастья. Он должен полагать свое счастье не в том, что он ищет, но что ему дается общественным строем. Подобно тому, как идеологи французской революции считали возможным принудить человека «быть свободным», так учение о «земном рае» считает возможным заставить быть счастливым по одному рецепту, в одних определенных отношениях. Оно не допускает того, что человек может не удовлетвориться тем «стандартным» дарованным ему помимо его воли «благополучием», что в нем могут возникнуть новые стремления, не умещающиеся в рамки установленного им типа «земного рая». [30]