Очерки о биологах второй половины ХХ века

Богданов Юрий Николаевич

С. А. Нейфах был давнишним знакомым А. С. Трошина, они были люди одного поколения. Между ними состоялся предварительный разговор по телефону. Соломон Абрамович очень доброжелательно встретил меня, внимательно выслушал. Он прочёл мой реферат и сказал, что такое исследование безусловно стоит проводить, но какими силами? Я не имел специальной подготовки в области энзимологии, которая является самой сложной из всех ветвей биохимии и требует твёрдых навыков и особой чистоты экспериментальной работы. Поэтому нужен опытный микрошеф для обучения меня и для повседневного курирования моей экспериментальной работы. У него в лаборатории есть такие специалисты, но у каждого из них есть свои темы или задания и нет свободного времени для работы со мной. Что тут было поделать? Таким образом, моя инициатива осталась втуне, и я согласился с той альтернативной, но весьма малозначащей

темой, которую предложил мне Трошин. Это было исследование проницаемости мышечных клеток лягушки для анионов: ионов хлора и сульфата. Хлориды – естественные соли для клеток животных, сульфаты – противоестественные, и исследование этого контраста было задумано специально.

Забегая вперед, скажу, что эти задания я выполнил педантично, но работа шла медленно. Статья по распределению меченого иона ³⁵SO₄ между раствором Рингера и мышцами была опубликована в журнале «Цитология». Но ещё до окончания срока аспирантуры я по собственному желанию досрочно покинул Ленинград и перевёлся в заочную аспирантуру, ибо получил должность младшего научного сотрудника и интересную работу в Москве. Немаловажным было то, что через год после поступления в аспирантуру я обзавелся семьёй в Москве, а в 1959 г. у нас уже родился первый сын, и это было существенной причиной для возвращения в Москву. Но были также серьёзные мотивы для того, чтобы сменить работу в области физиологии клетки на занятие цитогенетикой. Эта дисциплина – цитогенетика – стала, в результате, моей основной профессией на всю жизнь, и о том, почему и как это произошло, я пишу в другом очерке этой книги [12] .

12

См. очерк «Е.А. и Н. В. Тимофеевы-Ресовские. Продолжение моих университетов».

Павел Павлович Румянцев. Директор Института цитологии в 1983 – 1988 гг.

Когда прошло много лет, я полусерьёзно хвастался тем, что оказался первым зачисленным в Институт цитологии аспирантом, и это обстоятельство с оттенком шуточного-парадного пафоса позднее упоминалось на празднованиях 40-й и 50-й годовщин Института цитологии. Исторически до меня аспирантом был С. В. Левин – спокойный, симпатичный человек, отслуживший во флоте и носивший старые морские «клёши». Он был аспирантом проф. Ю. М. Оленова и перешел вместе с ним в Институт цитологии из ЛГУ на втором году своей аспирантуры. Ему-то, взрослому человеку, было всё равно, кто «первый». Ну, а не столько мне, сколько моим новым молодым друзьям, девушкам Лаборатории физиологии клетки доставляло удовольствие, считать, что «наш-то – первый»! и вообще – «первый парень на деревне». Это выяснилось путем какого-то голосования в женской части института, о чём мне сообщили уже после моего отъезда в Москву (чтобы не зазнавался). Затем первым красавцем института был тайно избран Павел Павлович Румянцев, тогда – старший научный сотрудник, а в более поздние годы – несколько лет директор Института цитологии АН СССР.

Тут я позволю себе отступление. В первые дни или месяцы своей аспирантуры я чуть было не заслужил репутацию «московского зазнайки» (а может быть успел заслужить?), но как-то постепенно «вписался» в ленинградский стиль. Дело в том, что характер «среднего ленинград ца» (петербуржца) всегда отличался от характера «среднего москвича». Так повелось, наверное, с XVIII века. Не исключено, что в XXI веке эта разница исчезнет: миграция, панмиксия, информатизация и другие факторы успешно лишают человеческое общество былого социокультурного разнообразия, а жаль этого или не жаль этого – это дело вкуса. Хотя, конечно, – жаль, ибо всякое разнообразие в популяциях живых организмов – это благо и условие устойчивости видов.

В общем, я подружился с ленинградскими ровесниками и с теми, кто на несколько лет старше меня, в нашей большой Лаборатории физиологии клетки и в союзнической лаборатории, руководимой Б. П. Ушаковым. Участвовал в вечеринках, в лыжных выездах (институт снимал маленькую частную лыжную базу в районе Кавголово), а потом с удовольствием играл с «нашими» в волейбол в арендованном спортзале Академии художеств. Это было

прекрасное время!

Этот институт должен был стать и стал замечательным!

Году примерно в 2006 или 2007, во время моей очередной командировки в Петербург, где-то в центре города, а второй раз – на трамвайной остановке у Политехнического института – я услышал разговор петербургских (читай – ленинградских) тётушек (явно не из числа научных работников) об Институте цитологии. В первом эпизоде одна женщина говорила другой о «знаменитом Институте цитологии», а другой раз, другая женщина, говорила, что Институт цитологии – замечательный институт, что о нём рассказывали по телевизору и что ей приятно, что кто-то из её молодых родственниц работает в «этом знаменитом Институте». Для меня это было неожиданно и прозвучало так, будто похвалили меня и похвалили публично на весь этот замечательный город – Петербург! Ещё бы, ведь речь шла о моём любимом институте, который в научных кругах считается хорошим, а для меня был и остался замечательным. Замечательным потому, что с ним была связана моя молодость, полёт фантазий и надежд, и потому, что он создавался на основе подбора порядочных людей и таким остался на десятки лет – коллективом порядочных людей, энтузиастов науки, людей, носящих лучшие качества интеллигенции. Это прогнозировалось в 1957 году и это сбылось и проявилось в XXI веке! Это ожидалось при сравнении с другими научными коллективами, среди которых за более чем 50 лет моей научной работы, к счастью, я не встречал совсем плохих коллективов, а этот – остался самым лучшим. Но вернемся в 1957 год.

Светлые годы работы на проспекте Маклина, 32

Теперь этот проспект называется Английским. Так он назывался и до Октябрьской революции. А Маклин – транскрибировался как МакЛин (наверно МсLean или MacLean) и был главой профсоюза докеров в Великобритании, отказавшихся грузить британские танки, направлявшиеся в Россию для Белой Армии во время Гражданской войны 1918–20 гг. Но теперь революция не в моде, о Гражданской войне забыли, о профсоюзах – тоже. Проспект снова стал Английским. Это – в моде.

До переезда всех лабораторий на проспект Маклина институт был разбросан по разным помещениям в районе университетской набережной и в самом университете. Моё рабочее место было в «аквариальной» Зоологического института. В этом же просторном помещении с аквариумами был отгорожен угол для изотопного блока, в котором работала с радиоактивным фосфором Лида Писарева, единственный научный сотрудник, лично руководимый А. С. Трошиным. Из моего полуподвального окна был вид на здание Биржи, в те годы занятое Военно-морским музеем.

Самым большим удобством расположения наших рабочих мест (когда мы работали в здании ЗИНа) было то, что поблизости была прекрасная Библиотека АН СССР, а еще ближе, в доме 5 по Университетской набережной – здание, в котором в былые годы размещалась вся Российская Императорская Академия наук, а до переезда Академии в Москву (в 1934 г.) здесь находился Президиум АН СССР. В мои аспирантские годы (и до конца 80-х г. XX века) там висела вывеска – «Ленинградское административно-хозяйственное управление АН СССР (ужасная аббревиатура, и это – после Императорской академии! – ЛАХУ АН СССР). Ныне там – офисы Санкт-Петербургского научного центра Российской академии наук. Это уже звучит вполне достойно.

Молодёжь лаборатории физиологии клетки в 1958 г. Слева направо Г. Обухова, неизвестная, Галина Можаева, Николай Никольский; январь (Здесь и далее – фото автора).

На экскурсии В. Андронников, А. А. Лев, М. Драницкая (1958 г.).

Территориальная близость к ЛАХУ была удобной, ибо там проходили аспирантские занятия по иностранным языками и философии. Совсем близко от ЗИН’a – рядом с входом в Музей этнографии – располагалась хорошая и дешёвая столовая АН СССР, где гардеробщиками были два бравых пенсионера-миллионера. Постоянных клиентов они раздевали без «номерков» и без очереди, запоминая все лица и все пальто. Старожилы этого района говорили, что на свои чаевые эти гардеробщики вскоре купили автомобили.