Очерки о биологах второй половины ХХ века
Шрифт:
Те же самые материалы отвергнутой диссертации с добавлением новых результатов вошли в доклад А. А. Прокофьевой-Бельговской, защищённый в виде диссертации в январе 1965 г., буквально через несколько дней после опубликования статьи в газете «Правда». Руководящий печатный орган КПСС отстал от событий: день защиты был назначен до публикации статьи и эти объявления публиковались в печати, а «Правда» – не уследила. Кстати, вслед за защитой диссертации А. А. Прокофьева-Бельговская была немедленно избрана членом-корреспондентом АМН СССР, причём ещё до утверждения её докторской учёной степени новым ВАК’ом.
Затем, в течении 15 лет, последовавших за упомянутым 1965 г., сотрудниками института было защищено 37 докторских диссертаций: в среднем 2,5 докторских диссертации в год! После 1982 г., когда я перешел в Институт общей генетики, этот темп защит в ИМБ АН СССР-РАН сохранился. Уже к средине 80-х годов в ИМБ почти не осталось лаборантов и старших лаборантов: старшие лаборанты постепенно защищали кандидатские, а некоторые
Первые Школы по молекулярной биологии
«От ложного знания – к истинному незнанию!»
Основным источником фундаментальных знаний для всех молодых и средних лет сотрудников Института были Школы по молекулярной биологии. Эти школы регулярно организовал Научный совет АН СССР по молекулярной биологии, председателем которого был В. А. Энгельгардт. У Школ был свой оргкомитет, в котором в последние годы существования этих школ активную роль играл член-корреспондент АН СССР Р. Б. Хесин-Лурье. Именно он составлял программу и предлагал докладчиков. Эти школы происходили ежегодно, обычно зимой. Первая школа состоялась в 1966 г. в Дубне в одной из аудиторий Объединённого международного института ядерных исследований. Последующие несколько школ – в том же институте, в Дубне. В 1974 г. Школы переехали в пансионат «Звенигородский» в Мозжинке.
Лекторами на школах выступали знатоки проблем – независимо от учёных степеней и званий: от кандидатов наук до академиков. Дважды Р. Б. Хесин предлагал А. А. Прокофьевой-Бельговской выступить с лекциями на этих школах и дважды она предложила это сделать вместо неё своим сотрудникам (по часу на каждого): А. Б. Иорданскому и Ю. Ф. Богданову. Один раз, кажется, в 1969 г., я выступал в Дубне, а другой раз, после 1974 г., в Мозжинке. Оба доклада отметились рожденными на их основе каламбурами. В Дубне я рассказывал о представлениях того времени по поводу роли гистонов в хромосомах и, по ходу моего выступления, мой приятель, биофизик и известный остряк, А. Э. Калмансон прислал мне записку: «В платке “а ля аквамарин” пленил он женщин и мужчин, но лишь вопрос остался в том: зачем гистон у хромосом?». Дело в том, что заседание проходило в холодную зиму, в нетопленной огромной аудитории одной из лабораторий ОИЯИ (Объединенного института ядерных исследований), и моя жена дала мне огромную шерстяную шаль цвета аквамарин, в которую я закутался на кафедре. Избегая холода, многие уехали в Москву, что Саша Калмансон прокоментировал так: «В Дубне осталось меньше бабов, доклад нам делает Дебабов» (Владимир Георгиевич Дебабов в то время работал в Радиобиологическом отделе Института атомной энергии им. И. В. Курчатова, а потом стал директором ВНИИгенетика). Были у Калмансона каламбуры и похлеще… А во время моего выступления на «школе» в Мозжинке, темой которого было различие структуры хромосом в мейозе и митозе, Я. М. Варшавский, сидя в первом ряду, и морщась от непривычных для него понятий «первое деление мейоза, второе деление мейоза, конъюгация хромосом, синаптонемный (!) комплекс», громко предложил: «Назовите свою лекцию проще: «Хромосомы в майонезе». Подобные шутки были традиционны, снимали усталость от насыщенных лекций и воспринимались с удовольствием.
Лаборатория физики биополимеров. В центре второго ряда – заведующий лабораторией член-корреспонлент АН СССР М. В. Волькенштейн. Предположительно – 1979 г.
На этих школах можно было действительно ликвидировать пробелы в фундаментальных знаниях. Это было необходимо многим молекулярным биологам 60–70-х годов, имевшим разное базовое образование. Среди научных работников «неофитов», начавших заниматься молекулярной биологией, были выпускники медицинских институтов, биологических, химических и физических факультетов университетов, Физико-технического института, Инженерно-физического института, etc. Было важно, чтобы все, кто хотел, могли познакомиться с далёкими от «своей» науки областями исследований, расширить свой кругозор и, кроме того, познакомиться с развитием мысли и с результатами работы других научных школ, других институтов в своей области или в соседних областях науки. Биологи слушали лекции о рентгеноструктурном анализе биополимеров, а вирусологи – о структуре эукариотических хромосом, генетике индивидуального развития животных и т. п.
Помимо познавательной роли школы по молекулярной биологии были настоящим клубом молекулярных биологов в лучшем смысле понятия «клуб». Это были встречи людей с одинаковыми вкусами в науке, в образе жизни, в интеллектуальном общении и в развлечениях. Многие научные и личные контакты
И, снова, шутить не забывали. Перед заключительным банкетом Школы в 1967 или в 1968 г. в гостинице Дубна молодежь во главе с Валерием Ивановым, известным более по кличке «Хромосома» или просто «Хром» (кличку он получил от Н. В. Тимофеева-Ресовского», а работал он тогда в лаборатории у только что переехавшего в Москву М. В. Волькенштейна), повесила на дверях ресторана гостиницы, где мы жили, объявление такого содержания (примерно): «Благотворительный концерт самодеятельности. Сбор средств в пользу приехавших без командировки. Вход платный: кандидаты наук – 1 руб., доктора – 3 руб. члены-корреспонденты – 5 руб, кандидаты в члены-корреспонденты 5 x N, где N – число баллотировок, академикам – вход бесплатный». Тут нужны комментарии. Б. П. Готтих, зам. директора ИМБ по науке, не подписывал (возможно, это было формально обосновано) командировку старшим лаборантам с высшим образованием (самым трудящимся людям в лабораториях тех времён!), и несколько таких молодых людей и девушек приехало на школу за свой счёт. Но это не всё. «Изюминка» была в том, что на школе присутствовал профессор М. В. Волькенштейн с женой, только что, и уже не в первый раз, не избранный в члены-корреспонденты на выборах в АН СССР. Он подошёл к объявлению, прочёл его… развернулся и не пошел на банкет. Свидетели сцены у объявления были в восторге! А академиков на банкете было двое: В. А. Энгельгардт и знакомый с ним Бруно Понтекорво, физик-атомщик, работавший и живший в Дубне.
Говорят, что объявленный концерт самодеятельности был замечательным. Эльвира Минят, сотрудница лаборатории Волькештейна, очаровательная девушка сказала мне через 40 лет после этого концерта: «Ты представляешь, мне пришлось изображать стриптиз на сцене, а Бруно Понтекорво лежал на полу между первым рядом и сценой, в зале он не нашёл свободного места». Бруно Максимович Понтекорво был человеком с умными глазами, способным ценить сатиру. Концерт состоялся в предпоследний день Школы, а я, не дожидаясь его, уехал в Москву, зачем – не помню. Что-то делать в лаборатории наутро? Как мне сказала недавно моя жена, Наталия Ляпунова, имевшая возможность через несколько лет после этих событий познакомиться с Бруно Максимовичем и убедиться, что он помнит тот концерт: «Теперь ты не помнишь, что делал в лаборатории в тот день, а этот концерт запомнил бы на всю жизнь!». И она была права!
Не только школы, но и межлабораторные семинары
Чрезвычайно интересны были большие семинары, проходившие в Институте в 70-х годах под совместным руководством Г. П. Георгиева и А. Д. Мирзабекова. Они дали этим семинарам название «Хромосома», но их тематика существенно отличалась от традиционного (для генетиков) понимания термина «хромосома» как группы сцепления линейно расположенных генов, кодирующих конкретные признаки. В действительности это была тематика молекулярной биологии, связанная со структурой хроматина и регуляцией транскрипции. Помимо частных докладов о конкретных работах лабораторий Георгиева и Мирзабекова, наиболее интересными были те семинары, на которых Г. П. Георгиев рассказывал о конференциях в Колд Спринг Харборе в США и Гордоновских конференциях по структуре хромосом, хроматина, регуляции работы генов и другим вопросам, связанным с этими проблемами. Тогда Г. П. Георгиев умудрялся проводить эти семинары спустя неделю после возвращения из США. В очень насыщенной манере он излагал новости из не менее, чем двух десятков принципиальных докладов, демонстрируя при этом великолепное знание предмета. Несколько реже с такими же очень информативными сообщениями и в таком же насыщенном стиле выступал А. Д. Мирзабеков. Иногда они выступали вместе.
Я посещал в основном семинары, связанные с исследованием хромосом, хроматина, ДНК и транскрипцией, избегал семинаров, связанных с механизмом синтеза белка (трансляцией) и, конечно, не ходил на семинары, связанные с ферментативным катализом: «нельзя объять необъятное», а главное – не нужно.
Семинар лаборатории В. А. Энгельгардта. Слева Л. Л. Киселёв. Справа – В. А. Энгельгардт и А. А. Баев. Из серии снимков, сделанных к 20-летию Института в 1979 г.
А семинары лаборатории физики биополимеров М. В. Волькенштейна я изредка, но с интересом посещал, когда речь шла о структуре ДНК, ДНК-белковых взаимодействиях и структуре хроматина. Прав был старик Тумерман: легче было биологу слушать физиков, чем химиков!
Кстати, о физиках: один из них, Л. А. Остерман, по собственной инициативе читал лекции для всех желающих в Институте (но слушатели приходили и из других институтов) о физических методах, применяемых в молекулярной биологии: об электрофорезе, высокоскоростной седиментации, наверно – о спектрофотометрии и т. п., и потом издал книгу-руководство по этим методам. У него не заладилась творческая экспериментальная работа в лаборатории А. А. Баева, и он нашёл себя в преподавательской работе, важной для повышения квалификации исследователей в области, насыщенной физическими методами. И это было правильным решением для реализации его способностей.