Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
Шрифт:
Святость звания посла не спасла приехавших от строгости изданного в Японии закона, по которому смерть постигает всякого иностранца, ступившего на японскую землю. Посланнику и его свите (шестидесяти человекам) отрубили головы; только некоторые были пощажены для того, чтобы было кому отвезти в Макао известие о происшедшем. Над трупами казненных выставлена была надпись: «Пока светит солнце, ни один иностранец не ступит на землю Японии, хотя бы то был сам посланник Ксуки, князя японских богов, или сам христианский Бог; с ними будет поступлено так же, если не хуже.»
Голландцы, единственные иностранцы, допущенные в Японию, были помещены сначала на острове Фирандо, где они основали свою факторию. Впоследствии они были переведены в Нагасаки, на остров Дециму, где, впрочем, позволено было жить только семерым. До последнего времени они вели почти тюремную жизнь.
Это отчуждение от мира было выгодно для сиогуна, власть которого стала уже бесспорна; партии прекратились, обычаи, лишенные всякого иноземного влияния, упростились. Чтоб еще более укрепить власть закона, вся страна была опутана правильно организованным шпионством, так что всякое внутреннее возмущение сделалось невозможным.
Но новое время разбило в некоторых местах этот лед, затянувший все народные силы. Выдержит ли Япония этот новый прилив? Этот второй исторический опыт решит её судьбу; a как решит — это дело будущего.
Эддо был постоянною резиденцией сиогуна, принявшего в последнее время титул тайкуна (великого князя). Все служащее в Японии окружает его. Эддо — центр бюрократии и светского образования, между тем как Миако, резиденция микадо, или даири — центр образования духовного; там возделываются искусства, там обрабатывают древний японский язык под именем ямато; там живут амотофилы (как в Москве славянофилы), a Эддо, как наш Петербург, кишит деловыми людьми, предписывает моды и служит центром деятельной жизни.
Дворец тайкуна (так как этот титул принят сиогуном, то я и буду так называть прежнего сиогуна) со всеми принадлежащими к нему зданиями, храмами и службами занимает пространство, равное порядочному городу; защищенный со всех сторон высоким бруствером и выстроенною на нем стеною, он окружен еще широким каналом, воды которого, обогнув кольцом крепость, впадают в другой канал, идущий к заливу. Весь этот укрепленный остров называется высоким городом, го-зен или ючен, a самый дворец замком, О’сиро. Дочтя параллельно этому каналу и обхватив втрое большее пространство, течет другой канал, полукруглый, соединяющийся обоими своими рукавами с сеткой разных каналов, разрезывающих Эддо на множество островов у самого залива.
Цель нашей прогулки состояла в том, чтобы, перерезав внешний полукруглый канал, выйти к дворцу тайкуна и увидеть хоть то, что доступно глазу обыкновенных смертных. Со мною были Е. и Б., еще в первый раз съехавшие на берег. История о брошенном с моста камне, не смотря на наше умышленное молчание, разошлась какими-то путями и, конечно, была преувеличена. «Да вы скажите нам,» говорили К. и Б., еще когда мы ехали на лодке, «правда ли, что бросают камни?» Я должен был сознаться, смягчая факт тем, что камни были небольшие и что всегда, в такой огромной толпе, найдется шалун, за которого поручиться нельзя. Имея в руках план Эддо, мы начертили себе маршрут: надо было сначала забраться как можно дальше в глубь города, придерживаться к ветру, как говорят на море, и потом спуститься. Начав придерживаться, мы действительно забрались в такую глушь, куда, кажется, еще не дошла известия о том, что Япония заключает трактаты с европейцами. Дети и взрослые, старики и женщины с стремительностью выскакивали из своих лавок, некоторые бежали вперед, чтобы предупредить своих знакомых посмотреть на такое чудо, как русский Офицер; нас осаждали спереди, с боков, сзади. Полиция, вероятно не предупрежденная, не считала нужным заниматься нами; наше положение было очень интересно, но самое-то интересное было впереди.
Мы потеряли счет улицам, a главное, потеряли направление. Из широких и населенных улиц поворачивали в узенькие переулки, почти со всем скрывавшиеся под тенью дерев и кустов, выходящих из-за заборов; в этих переулках нас почему-то оставляла толпа, но только-что мы выбирались на улицу, как снова становились предметом преследования. Два или три камня пролетели у нас под ногами и один ударился в зонтик, который я нес, защищаясь от солнца. Видя такой оборот дела, мы вошли в первый трактир, но наши преследователи не оставляли нас. Трактир, был буквально осажден, забор заднего двора затрещал, и трактирщик, испуганный, не хотел нам ничего давать и уговаривал уходить поскорее. К нашему счастью, послышались железные кольца полицейских, решившихся наконец, принять нас под свое покровительство. Они стали нас передавать с рук на руки, и дело пошло довольно благополучно.
Мы увидели совершенно деревенский ландшафт: зеленый луг и на нем несколько озер, заросших тростником и ненюфарами и соединявшихся друг с другом протоками; местами были группы дерев, кое где паслись жирные быки. Перерезывая эту местность, шла, поднимаясь в гору, широкая насыпь; на её протяжении был каменный мост, под аркою которого протекали воды озер, и далее, на зеленеющем холме, возвышалось здание, очень похожее на крепость. Из-за стен его вырастало несколько дерев японской сосны, с распространяющимися в виде лап ветвями. Тут проходил и внешний, полукруглый канал; возвышенное здание, похоже на крепость; были ворота с караулкой, близ которой и стояли известные значки власти, один — род ухвата, другой — железный крючок, третий — какие-то грабли. Этими инструментами ловят воров. Подобных ворот несколько в Эддо; они все выстроены по одному плану, и даже местность, окружающая их, довольно схожа, что непосвященных часто вводит в заблуждение. За воротами шли улицы широкие, торговые, и узкие; потом потянулись знакомые здания княжеского квартала с красными исполинскими воротами, выведенными под лак; наконец, мы вышли на набережную канала, омывающего стены О’сиро. Высокий бруствер крепости одет был дерном, и по его склонам местами росли деревья, спускавшиеся иногда до самой воды, покрытой круглыми листьями водяных лилий с их белыми цветами. Невысокая стена, сложенная из серых камней и прерываемая башенками, шла по брустверу; из-за стен выглядывали рогатые ветви японской сосны и кедров, составляющих собою третью живую стену. Только в одном месте был мост, ведущий в ворота, архитектура которых была похожа на прежние.
Местность своею таинственностью могла возбудить много мыслей; может быть, идя тихим шагом, мы преисполнились бы уважения к великому владыке Японии, смотря на эти угрюмые стены, на выглядывавшие из-за них деревья, под тенью которых живут и наслаждаются существа, имеющие такую власть и силу; но
He тем в то время сердце полно было!С одной стороны стоял дворец, с другой княжеские жилища. Толпа, сопровождавшая нас в этом месте, состояла из княжеской челяди. Действуя в интересах своих патронов, из которых многие с ожесточением смотрят на европейцев, проникнувших в сердце Японии, этот народ глядел на нас враждебно, и камни, летавшие мимо нас, не были уже шалостью уличных мальчишек. Ускоренным шагом шли мы, стараясь показать полное равнодушие, хотя полного равнодушие быть не могло, когда то в спину, то в ногу стукнет. К. и Б. решительно рассердились. «Ну, уж прогулка! нет, уж больше сюда ни ногой!» — «Господа, — утешал я? — после будете вспоминать с удовольствием: ведь это…» Опять камень, черт возьми, и больно! Но я продолжаю: «Ведь это такой эпизод из жизни туриста, за который другой дорого бы дал; легко сказать: быть побитым камнями! Путешественникам, в наше время, в Европе…» «Еще камень!» прерывал меня кто-нибудь из моих спутников: «черт с ними? с этими эпизодами… Пойдем скорее!» Я храбрился только для виду, потому что за все бросаемые камни товарищи обращались ко мне, как будто я бросал их: «Нет, уж с вами больше не пойдем!» говорили они. Сцена трагикомическая. С смиренным духом и ускоренным шагом пробирались мы по набережной, как будто под выстрелами. «Ведь в Севастополе нам с вами случалось не раз находиться в таком положении, и еще гораздо хуже: представьте, что камни — пули,» — утешал я своих товарищей.
Кончился княжеский квартал, кончились и камни. Мы вздохнули свободно, добравшись до знакомого трактира на большой улице, в котором обедали в первую нашу прогулку. Тут уже нас приняли, как друзей: молоденькие мусуме одна перед другой старались услужить нам; омыли наши ноги, дали шримпсов, a К. примирился и с Эддо, и с камнями.
Что эти камни не были шалостью уличных мальчишек, подтвердили после чиновники. На наши слова, что если это еще повторится, то могут быть очень серьезные последствия, они прямо сказали, что князья, защитники старых порядков, составляют упрямую оппозицию против прогрессивных побуждений правительства. Начало сближения с европейцами было делом покойного сиогуна, человека способного и понявшего, что если Япония может иметь какую-нибудь будущность, то не иначе как путем сближения с другими народами. Одни из феодальных князей разделяли его мнения и деятельно помогали ему; другие же и, кажется, большая часть упрямо противодействовали нововведениям, видя в них гибель Японии, или просто не желая отстать от привычек и обычаев, нажитых веками. Но пока жив был сиогун, оппозиция глухо волновалась и молчала. К несчастью, в прошлом году преобразователь Японии умер; был даже слух, что он отравлен. Ему наследовал Минамото-ие-мочь (по-английски пишут Minamoto je muchi), мальчик пятнадцати лет, находящийся под влиянием и опекою консерваторов. Они уже не в силах устранить влияние европейцев на Японию: европейская мысль пустила сильные корни в восприимчивую почву этой страны; но они всячески замедляют дело, и если решились допустить европейцев в Эддо, то для того, чтобы пресечь им всякие пути в Миако, отстраняя тем влияние пришельцев на «духовного» императора, микадо. A на себя они, конечно, надеются. Вследствие этого, обещанный прежде порт Осако, находящийся близ Миако, не открывается, и все дела будут решаться в Эддо. Оппозиция высших, переходя в нижние слон, выражается по обыкновению уличными сценами; так слуги домов Монтекки и Капулетти дрались за то, что господа их были в ссоре.
В то время как мы собственным опытом узнавали разные стороны японского характера, по рейду плыла великолепная процессия: на джонке, убранной шелковым балдахином, флагами, значками и золотом, с криком и шумом буксируемой несколькими десятками лодок, медленно двигаясь вперед, ехали полномочные тайкуна на фрегат Аскольд. Несколько таких джонок, не так богато убранных, следовали за главною; это было первое свидание японских властей с нашими. В числе полномочных были первые чины государства. Вечером, когда они съезжали с фрегата, на всех судах нашей эскадры вспыхнули по нокам фальшфейеры, и вечерний салют, сверкая огнем и расстилаясь красным дымом, сотрясал воздух и стены городских зданий, редко слышавших подобные звуки. В тоне приветствия слышалась сила, a красный дым выстрелов мог быть зловещим. Много ли нужно, чтоб этот гром сделался угрожающим и разрушающим?…