Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время
Шрифт:
Таким представляется нам московское Поморье.
II
Замосковные города. Характеристика замосковных городов и уездов
Переходя к старинному московскому центру, носившему своеобразное название замосковных городов, попытаемся прежде всего указать границы этого центра. Их можно определить только приблизительно. На севере границей служил водораздел между северными реками и водами Волжского бассейна, кончая Ветлугой. За этой рекой на восток начинались поселения инородцев; они-то, спускаясь к югу, и образовывали собой восточную границу замосковных городов. Она шла по Ветлуге, пересекала Волгу западнее Васильсурска и, направляясь между Окой и Сурой на Арзамас, от него поворачивала к Мурому на Оку. Там, где давно осилил в населении русский элемент, была замосковная волость; там, где начинались инородческие поселки черемис, мордвы, чувашей, татар, начинался Низ, понизовые города. Этнографический рубеж, всегда отличающийся неопределенностью, и здесь намечался приблизительно: московские люди ставили Нижний Новгород, Арзамас и Муром иногда в число понизовых, иногда же в число замосковных городов. Дойдя до Оки у Мурома, граница шла по прямой линии на Коломну, оставляя города, стоящие на самой Оке, вне Замосковного района, в разряде рязанских. От Коломны через Серпухов и Можайск (по р. Протве) она выходила далее на верховья Волги и на водораздел между этой рекой и реками Ильменя и Ладожского озера; следуя по водоразделу, она доходила до белозерских мест, где уже начиналось Поморье. В указанных пределах лежали земли старых великих княжений Владимирского, Московского, Суздальско-Нижегородского и Тверского, составлявшие коренное Великорусье, обладавшее издавна плотным населением, сравнительно высокой хозяйственной культурой, промышленным и торговым оживлением. Кроме Москвы, в этом пространстве было несколько первостепенных по торговому и промышленному значению городов. Вологда, Ярославль и Нижний Новгород были крупнейшими во всем государстве городскими поселениями, с которыми могли равняться, кроме столицы, только Великий Новгород и Псков. Торговое движение совершалось по многим давно проторенным и налаженным путям; некоторые из них имели большое значение для страны и пользовались известностью в XVI–XVII веках. Таков прежде всего путь из Москвы на север через Троице-Сергиеву лавру, Александрову слободу, Переяславль-Залесский, Ростов и Ярославль. От Ярославля далее этот путь разветвлялся. Прямо он шел на Вологду и связывал Москву с Поморьем. Левее, по Волге и Мологе, он вел в старую Бежецкую пятину, а по Волге и Шексне он шел на Белоозеро и связывал Москву с Каргопольским уездом, Обонежьем и Приладожьем. Так было летом; зимой с устьев Мологи и с Шексны ездили на Москву через Углич. Вправо от Ярославля шел
В этой сети путей важнейшее значение имели Вологда с Ярославлем. Вологда по своему положению была неизбежной станцией для всякого товара, шедшего с Поволжья на север и с севера в центр государства, и притом такой станцией, где товар должен был перегружаться с телег и саней на суда или обратно и иногда выжидать полой воды или зимнего пути. Когда устроился в устьях Северной Двины торг с иноземцами, весь среднерусский отпуск в Архангельский порт сосредоточивался весной в Вологде и перед погрузкой на суда подвергался таможенному досмотру. Иноземцы, главным образом англичане, сами являлись в Вологду для закупки товаров по более сходной цене, минуя лишних посредников, и сами везли с моря товары по Двине до Вологды, устроив здесь для них свои дворы. Таким образом Вологда стала играть важную роль во внешней торговле государства, не утратив и прежнего значения посредницы между Поморьем и центральными московскими областями. Этим объясняется большой рост Вологды в XVI веке и внимание, которым дарил ее Иоанн Грозный. При самом начале своих сношений с Москвой англичане уже разведали, что Вологда – лучшее место для склада английских товаров, потому что она отлично расположена и торгует со всеми городами Московского государства, и они построили там свой дом, «обширный, как замок», по выражению Исаака Массы. Заграничный торг так оживил и без того процветающий город, что сам царь приехал в Вологду и выстроил в ней каменный большой кремль. С тех пор, с 60-х годов XVI века, Вологда заняла одно из самых видных мест в государстве. Особенно оживая в известные периоды – пред открытием архангельского торга, при начале навигации по Сухоне и Двине и после окончания этого торга, когда заморские товары шли вглубь страны через Вологду, – Вологда и в остальное время года не замирала. Город славился культурой льна, прядильным и ткацким делом, кожевенным производством и вел самый разнообразный торг. К сожалению, от XVI века не сохранилось точных сведений о величине города и о составе его населения, и мы должны довольствоваться самыми общими отзывами иностранцев, которым Вологда представлялась большим городом с развитой торговлей. Официальные сведения получаем от XVII века; самые ранние относятся к 1627 году, к тому времени, когда Вологда еще не оправилась от потрясений Смутного времени. Писцовая книга 7135 (1627) года, по изложению А. Е. Мерцалова, насчитывает около 1000 жилых дворов в городе (423) и на посаде (518), да сверх того 155 пустых дворов и до 400 пустых дворовых мест. Уже одно это количество пустых дворов и мест склоняет к мысли, что «вологодское разоренье» было велико; совсем же утверждают в ней следующие данные: из всего числа жилых дворов в Вологде только 302 жилых двора принадлежало собственно тяглому торгово-промышленному населению, и в их числе всего один двор был сосчитан «лучшим», три – «средними» и 112 – «молодшими»; остальное была беднота, «не пригодившаяся въ тягло». Из этого ужасного состояния вологжане, однако, скоро вышли: в 1678 году по переписной книге в Вологде «на посаде» было уже 975 дворов, а всего с дворами в городе считалось 1420 дворов. Это для конца XVII века очень высокая цифра. Не считая Великого Новгорода и Пскова, о которых будет особая речь, Вологда числом дворов уступала по переписи 1678 года только Москве (4845 дворов) и Ярославлю (2236 дворов) [6] .
6
«Книга Большому чертежу», изд. Языкова, с. 207–208. – А. А. Э., I, № 167. – Е.Е. Замысловский, «Герберштейн», с. 465 и 466. – Спицын, «Подати, сборы и повинности на Вятке», с. 6. – Р. ист. библ., XIII, с. 254–255. – И. Масса (в изд. Археограф. комиссии), с. 256. – В.О. Ключевский, «Сказания иностранцев о Моск. государстве», с. 240. – Чтения М. общ. ист. и др., 1884, IV, «Известия англичан», с. 93. – А.Е. Мерцалов, «Вологодская старина», СПб., 1889, с. 37–39, 56–59 (сравн. Д. А. И., VIII, с. 134). – Слич. Д. А. И., VIII, с. 128; «Описание док. и бумаг арх. Мин. юст.», IV, «Обозрение ист. – геогр. материалов» Н.Н. Оглоблина, с. 405 и 488; Соловьев, «Ист. России», т. XIII, прилож. 1, § 12 и т. IX, изд. 1893 г., с. 1136–1337. – Сборник кн. Хилкова, с. 15, 20. – Костомаров, «Очерк торговли», с. 90–91 и др.
Если Вологда была конечным узлом северных путей, шедших в центр государства, узлом, в котором они соединялись в один общий путь, то Ярославль был перекрестком, в котором пересекались пути, соединявшие восток и запад, север и юг Московского государства. Мы видели, сколько дорог расходилось из Ярославля на Нижний Новгород, Галич, Вологду, Белоозеро и в Новгородский край, не считая дорог на Москву и Углич, соединявших Ярославль с московским югом. Одна только стольная Москва могла поспорить в этом отношении с Ярославлем, представляя собой такое же скрещение путей, уже давно и столь хорошо описанное С. М. Соловьевым. Не мудрено, что Ярославль был так многолюден и оживлен и слыл одним из самых красивых городов. «Строением церковным вельми украшен и посадами велик», – говорит о нем даже сухая «Книга Большому чертежу»; англичане Ченслер, Флетчер и Томас Смит называют Ярославль большим, красивым и богатым городом. Только укрепления Ярославля, к его несчастью, не содержались в должном порядке ни до Смуты, ни после нее. Красота ярославских церквей известна современным нам археологам; величина посадов ярославских определяется приведенным выше числом посадских дворов, которых в 1678 году занесли в переписную книгу 2236; по сметным же книгам Ярославля дворов «посадских, жилецких и беломестцев всяких людей» считалось в городе, на посаде и по слободам в 1669 году 2803, а в 1678 году – 2861; а во дворах было переписано одних только способных носить оружие людей в 1669 году 3468 человек, в 1678 году – 3720 человек. Конечно, для конца XVI века эти цифры следует изменить, вероятно уменьшив их, но они все-таки могут дать понятие о том, насколько Ярославль превосходил в отношении населенности другие города Московского государства. Трудно перечислить все промыслы и торги, которыми кормились ярославские жители; город принимал деятельное участие как в местном торговом движении Поволжья, так и в торге с иноземцами, и на его рынках и пристанях обращалось решительно все, что поступало в торговый обмен и промысловый оборот; в уезде же Ярославском было развито ткацкое дело, а на Волге – рыбные промыслы.
На дороге между Вологдой и Ярославлем не было сколько-нибудь важных поселков, хотя страна была, по отзывам англичан середины XVI века, очень населена. Между Ярославлем и Москвой были старые города Ростов и Переяславль и знаменитый Троице-Сергиев монастырь, получивший в середине XVI века надежные каменные стены. Насколько можно судить по дозорной книге Ростова 1619 года о состоянии города до Смутного времени, Ростов не процветал и держался былой славой и митрополичьим двором. Томас Смит, видевший Ростов в 1604–1605 годах, говорит о нем, что это «старинный, но полуразрушенный большой город»; описи города в XVII веке свидетельствуют уже о полном разрушении его укреплений: опись 1664 года описывает только вал со «многими порчами», а по описи 1678 года укреплений и вовсе не оказывается. Если собрать указания дозора 1619 года о прежнем составе городского населения до погромов, разоривших город в Смуту, то увидим, что в городе было около 120 дворов, принадлежавших митрополичьему штату, до 60 дворов, принадлежавших церковным притчам и монастырям, 23 «боярскихъ княженецкихъ и боярскихъ (по другому списку: монастырских) белых» двора, до 50 дворов каменщиков, рассыльщиков и ямщиков и до 200 тяглых хозяйств (дворов, полудворов и т. д.). Цифры эти приблизительны, но, во всяком случае, пригодны для того, чтобы предостеречь нас от возможности преувеличить размеры «великого» Ростова. И в XVII веке, по упомянутым описям, число посадских, годных к бою, не превышало в Ростове 700–800 человек; в XVI веке их было, конечно, меньше. В том же роде был и Переяславль-Залесский. Т. Смит замечает об этом городе, что он в упадке. Такой отзыв находит некоторое подтверждение и разъяснение в словах «сметной росписи» Переяславля 1655 года. Там говорится, что «город деревяной, опроче башен весь валится, а на башнях кровли погнили», «ров зарос и во многих местах заплыл», – разрушение давнее и полное. Населенность Переяславля в XVI веке трудно определить; но от середины XVII века сохранилось ценное указание, что все вообще население Переяславля исчисляли в 4566 человек: в мор 1654–1655 годов здесь умерло 3627 человек, а осталось в живых 939 человек. По книгам же 1678 года, в Переяславле насчитывали 946 человек, способных носить оружие, причем в это число введены были и 242 рыбных ловца из известной рыболовной слободы в Переяславле [7] .
7
Соловьев, «Ист. России», т. I, гл. 1 и т. IV, гл. 3. – «Книга Большому чертежу», изд. Языкова, с. 140. – Флетчер, гл. IV; «Сэра Т. Смита путешествие», СПб., 1893, с. 24 и 25; «Чтения» 1884 г., IV, с. 2. – Устрялов, «Сказания о Д. Самозванце», II (изд. 3), с. 180. – Н.Н. Оглоблин, о. с., с. 213–214 и 405. – Д. А. И., IX, с. 223. – Костомаров, «Очерк торговли», с. 10, 221, 232, 250, 253, 311, 314 и др. – «Ростов. Материалы для истории города», М., 1884, с. 36, 1–5, 19–38; также «Дозорные и переписные книги древнего города Ростова», изд. А.А. Титова, М., 1880, и Приложение к т. XI «Русск. ист. библиотеки», СПб., 1889. – Д. А. И., IX, с. 223 и № 12. – «Переяславль-Залесский. Материалы для истории города», М., 1884, с. 4. – Д. А. И., III, с. 520; т. IX, с. 222; слич. А. А. Э., I, № 143 и 261.
На тех дорогах, которые отделялись в Ярославле вправо и влево от главного пути на Вологду, находилось несколько примечательных городов и поселков. Недалеко от Ярославля, на высоком левом берегу Волги, лежал городок Романов, отданный при Иоанне Грозном в кормление служилым татарам Ильмурзе Исупову с детьми, а против Романова была рыболовческая Борисоглебская слобода, ныне соединенная в один уездный город с Романовом. Отдельно взятые, оба поселения не могли бы назваться крупными: в 1631 году в слободе было только 178 посадских дворов; в 1678 году в Романове был 381 двор, в слободе – 210 дворов. Но вместе два поселка образовывали людную и бойкую торгово-промышленную пристань. На р. Мологе, у границ Бежецкой пятины, лежала Устюжна Железопольская, а ниже ее по течению Мологи было торговое монастырское село Весь Ёгонская. Здесь происходили главные торги Моложского края после того, как правительство в 1563 году окончательно запретило торговать у Бориса и Глеба на Старом Холопье (верст 70 ниже Веси), где, по преданию, бывала в старину огромная ярмарка. Можно не верить баснословному описанию моложских торгов у Каменевича-Рвовского, но нужно признать, что Устюжна играла некоторую роль в торговом движении между Приладожьем и Поволжьем. В ней самой происходила главным образом выделка железа из болотной руды, чем занималась половина всех городских ремесленников (119 из 245); но по р. Мологе она получала волжские товары и передавала их новгородскому Тихвину, а оттуда, в свою очередь, получала заморские товары для передачи Москве. Положение на торговой дороге развило на Устюжне значительный торг, дававший казне более 130 руб. ежегодно таможенных пошлин. Сохранился от 1642 года акт, в котором описана эта «дорога из-за рубежа к Москве старинная, прямая»: «От Орешка Ладожским озером на Сяское устье… и Сясью и Тихвиной реками приезжают на Тихвину, а с Тихвины ездят к Москве и по городом на Устюжну, в Кашин, в Дмитров». Торговое движение на прямой, старинной дороге, а также связь (через волость Устреку) с знаменитым Мстинским путем, по которому главным образом шли сношения Великого Новгорода с Замосковьем, – вот что поддерживало Устюжну и делало ее весьма заметным центром Моложского края. Это был довольно большой, хотя и пустевший, город: в исходе XVI века в нем считали 275 жилых дворов церковных и тяглых владельцев и 303 пустых двора и дворовых места. Что же касается до числа населения в городе, то об этом можем заключать только косвенно: когда в 1609 году устюжанам пришлось обороняться от тушинцев, они собрали в своей только среде 600 ратников, кроме 27 дворян и детей боярских, бывших в городе. Что это были устюжане, а не случайно собравшаяся рать, заключаем, во-первых, из слов «сказания», которым пользуемся: «Прибылных же людей на Устюжне в то время не бе ниоткуду ни единаго человека»; а во-вторых, и по сотной выписи конца XVI века насчитывается на Устюжне не менее 500 взрослых посадских людей. От немецкого рубежа Устюжна была закрыта болотами, уцелевшими и до нашего времени, и потому не была в XVI веке укреплена: «В то время на Устюжне острогу и никакия крепости не имели», – говорит «сказание» о нашествии тушинцев на Устюжну. Не крепче был и Белозерск, в котором «город» был худ одинаково и в 1565, и в 1612 году; а между тем этот город был местом ссылки, смежные же с ним берега верхней Шексны, так называемые Горы, в XV–XVI веках считались не столько крепким, сколько удаленным от границ убежищем, куда можно было укрыться от нашествия неприятеля. Место, на котором стоял город Белозерский и смежные с ним монастыри – и между ними главнейший Кириллов, – было замечательно как волок. К нему сошлись воды Волжского, Двинского и Онежского речных бассейнов; недалеко было и озеро Онежское. На таком месте не могло не быть торга; таможенные грамоты 1497 и 1551 годов удостоверяют, что он был и уже в 1497 году давал правительству большой таможенный доход – 120 руб. в год. Главные связи у Белоозера были с севером, откуда белозерцы получали соль и меха, отправляя туда хлеб; но торговали они с Приладожьем через Устюжну и Вытегру. Местным промыслом был рыбный; в городе существовал особый «рыбный двор», ведавший рыбные ловы на государя. Населенность Белозерского города определяется только для второй половины XVII века, в нем было в 1678 году 262 двора на посаде, а в 1660 году насчитывалось около 600 посадских людей, годных к бою. Значение второго центра в Белозерском крае имел Кириллов монастырь, развивший на своих землях громадное хозяйство. От Белого моря и до Москвы разбросаны были эти земли и на них заведены были, рядом с пашнями, разнообразные промыслы. В Поморье был у монастыря главный промысел – соляные варницы, из которых добычу «проводили водяным путем на Вологду», в оттуда, главным образом по многоводной Шексне, развозили по разным рынкам: по словам монастырских властей, они «ту соль продают на Двине, и во Твери, и в Торжку, и на Угличе, и на Кимре, и в Дмитрове, и в Ростове, и на Кинешме, и на Вологде, и на Белоозере с пригороды и по иным местам: где соль живет поценнее, и они тут и продают». Избыток хозяйственных сил и средств позволял монастырю избирать лучшие места сбыта, а влияние его властей в столице вело к освобождению прибыльного торга ото всяких пошлинных сборов. Монастырь богател и мало-помалу собирал в свои руки земли и воды по Шексне, овладевая исподволь тем краем, в котором сам находился. На рубеже XVI и XVII столетий власти монастыря получили разрешение перевести ярмарочные торги из-под самого монастыря в свою волость Словенский Волочок, верст за 50 от Белозерского города, и там устроили такой великий торг, что сразу отвлекли от города всех приезжих торговых людей; казне пришлось при этом охранять свои интересы, устраивая в новом торге новую таможню и ограничивая льготы, данные монастырю. Такова была сила монастыря в Белозерском крае.
Если перейдем на восток от линии Ярославль – Вологда за р. Кострому, то между рр. Костромой и Унжей встретим старинные поселения удельного Галицкого княжения – город Галич-Мерьский с его пригородами: Солигаличем, Чухломой, Унжей, Парфеньевым, Кологривом и др. Леса костромские по Костроме, унженские (или унежские) по Унже с двух сторон составляли естественную границу Галичского уезда, придавая ему характер обособленности: Галич был центром этого уезда; Кострома и Тотьма были как бы выходами из него на юг и север. Рыболовство, лесные промыслы, варка соли, землепашество составляли занятия жителей этого края. Давность поселений и хозяйственной культуры в крае сказывалась, с одной стороны, в очень значительной, сравнительно, населенности края, а с другой стороны, в крепости внутренних связей, сложившихся ко времени смут XVII века. В 1608 году галицкие тяглые люди собрали против «воров» посоху по сту человек с сохи и держались, несмотря на измену галицких служилых людей. Такое большое число ратников с сохи возможно было собрать только при многолюдстве в податных сохах. Из росписи, составленной, правда, лет на 70 позднее, узнаем, что Галицкий уезд был одним из самых богатых по населению во всем государстве: заключая в себе более 31 тыс. тяглых дворов, он по населенности занимал пятое место в ряду центральных московских уездов. Соответственно общей населенности и главные города в уезде были хорошо населены. В середине XVII века в Галиче считали тяглых 729 дворов, а в них 1755 человек; в это время, в 40-х годах XVII века, Галич уже успел оправиться от разгрома, постигшего его в смуту, и снова наполнился народом. Но двадцать лет ранее, в 1628 году, он еще пустовал: по письму кн. Никифора Мещерского, в это время в нем было 211 пустых тяглых дворов, 47 пустых же дворовых мест и всего 361 жилой двор. В это последнее число входило 38 «молодчих» дворов, 172 двора «бобыльских» и «худых», «которые в сошное письмо с тяглыми людьми не погодятся, а имать с них оброк»; остальное же были нищие, кормились «по наймам и меж двор». В 1620 году пустоты было еще больше: при 263 жилых, тяглых и нетяглых, дворах считали 258 пустых дворов и мест, а на торгу на 34 лавки приходилась сотня пустых лавочных мест. Таких ранних известий о пригородах Галича мы не имеем. По книгам 1646–1648 годов считали в Солигаличе 339 дворов и 780 человек; Чухлома, Унжа, Парфеньев, второстепенные галицкие городки, были малы: ни один не имел даже сотни дворов. Укрепления в Галиче были невелики: деревянный город на осыпи, в окружности всего 470 сажен; а в Соли Галицкой они сверх того были и плохи: «Около посаду острогу нет, и город сгнил и розвалялся, и наряду и зелья (орудий и пороху) нет, кропиться нечему» – так говорили в 1609 году жители Соли [8] .
8
А. А. Э., I, № 324; III, № 170. – «Городские поселения Росс. империи», V, с. 471. – Сборник кн. Хилкова, с. 40. – А. А. Э., I, № 262, 263. – Н.Д. Чечулин, «Города Моск. государства», с. 68–78. – Карамзин, IV, прим. 323. – М.Н. Бережков, «Старый Холопий городок на Мологе и его ярмарка» в «Трудах VII Археол. съезда», т. I, с. 40–48 и 53. – Е.Е. Замысловский, «Герберштейн», с. 464. – А. А. Э., III, № 314. – А. И., I, № 174, IV. – А. А. Э., II, № 206; ср. Д. А. И., XI, с. 286–287. – А. А. Э., I, № 134, 230. – Д. А. И., XI, № 23, с. 77 и 281; III, № 89; VIII, № 97. – Д. А. И., VIII, с. 128; XI, с. 287. – Р. ист. библ., II, № 40. – А. И., I, № 163; III, № 61 и др. О Словенском Волочке см. А. А. Э., II, № 22; ср. Д. А. И., I, № 229. В посмертном труде Н.П. Павлова-Сильванского Словенскому Волочку посвящены любопытные страницы («Феодализм в удельной Руси», СПб., 1910, с. 3 и сл.). – А. А. Э., II, № 91; А. И., II, № 177. – Оглоблин, о. с., с. 405. – Самарянов, «Город Галич Кос. губ. в начале XVII в.» (ср. «Описание докум. и бумаг Арх. М. юст.», I, с. 39–40, № 392). – «Владимирские губ. ведом.», 1851 г., № 42. – Д. А. И., VIII, с. 136; IX, с. 225. – А. И., II, с. 205.
Нет надобности много говорить о значении Волги в хозяйственной жизни Московского государства и о торговой деятельности приволжского населения в так называемых верховых городах, лежавших выше Нижнего Новгорода, между Нижним и Ярославлем. Через Ярославль сообщалось с Волгой Поморье, через Кострому – Галицкий уезд, через Плёсо и Кинешму – шуйские места, через Юрьевец-Поволжский – берега рр. Унжи и Немды, через Балахну – лесной район, по местному названию Чернораменье, по которому возвращался в Москву Грозный после казанского взятья в 1552 году. Все названные города были пристанями, кормившими окружное население, или принимая от него излишки местного производства, или снабжая его необходимыми продуктами, или давая ему заработки на реке. Из всех этих пристаней, промежуточных между Нижним и Ярославлем, первое место принадлежало Костроме. Это был большой город. В 1628–1630 годах в нем было 1633 двора и 489 лавок и амбаров; в 1678 году только на посаде насчитали в нем 1407 дворов. В мор 1654 года в Костроме умерло, по отчету поповского старосты, 2708 человек, да в подгородных слободах 557 человек. Все это очень высокие для того времени цифры: они позволяют нам считать Кострому в числе самых крупных московских городов. Англичане очень рано завели в Костроме свое подворье; сами костромичи с товарами своими бывали на Северной Двине у Архангельского порта и на Мологе по пути к балтийским рынкам; торговали они и с Нижним. По р. Костроме на костромские городские пристани неизбежно попадали продукты Галицкого края, в большой мере влиявшие на развитие костромской торгово-промышленной жизни. Другие пристани были значительно беднее населением: по переписным книгам 1678 года, на Кинешме считали 360 посадских дворов; на Балахне в то же время было 788 посадских дворов, а по дозору 1619 года в ней тягло записали только 200 дворов; в Юрьевце-Поволжском по книгам 1646 года был 141 двор. Кроме летнего речного пути, приволжские города соединялись между собой береговыми дорогами, шедшими по обоим берегам реки; одной из таких дорог, правобережной, воспользовалось земское ополчение 1611–1612 годов для своего передвижения в Ярославль.
Длинный ряд старых приволжских городов замыкал собой Нижний Новгород. За ним, на востоке, начинался другой мир – инородческий, в котором русский поселенец XVI века, с пищалью и сохой одинаково, чувствовал себя еще на новоселье и только налаживал свое хозяйство и русский порядок вообще. Своим пограничным положением Нижний напоминает старый Киев, как напоминает он его своей красотой. И тот и другой стояли на краю своей земли, при слиянии больших рек, защищая русскую землю от врагов и в то же время открывая границы для мирного торгового обмена. Княжеские караваны под Киевом, готовые в «греческий путь», живо вспоминаются нам, когда читаем описание того, например, каравана, с которым Дженкинсон сплыл от Нижнего в Астрахань в 1558 году. Нижняя Волга в XVI веке требовала вооруженного торга, так же как в древнюю пору нижний Днепр. Опорой этого торга в Поволжье и был Нижний. Он получал русские товары по Волге и Оке. Верхняя Волга несла ему произведения московского севера, Ока – произведения центра и юга; и та и другая передавали ему заморские товары, полученные с западных рубежей. Нижний посылал эти товары далее по Волге и Каме, получая взамен товары с каспийских и сибирских рынков. Под защитой его каменных стен, возникших в начале XVI века, создался постоянный речной порт, удобства которого стали менее чувствоваться с покорением Казани и с успокоением края, но торговое значение не миновало и до наших дней. Зная о таком значении Нижнего, мы догадываемся, что город должен был достигнуть сравнительно высокого торгово-промышленного развития. Писцовая книга 1621 года подтверждает эту догадку. Она застала Нижний после Смуты, когда городская деятельность и силы населения пришли в некоторый упадок. Смута потрясла государство, со всеми частями которого Нижний имел торговые дела, и нижегородцы должны были «охудать», даже не видав неприятеля в своих стенах. Кроме того, Нижний нес расходы во время ополчений 1611–1612 годов и посылал своих людей в войска. Нельзя поэтому удивляться большому проценту захудалых хозяйств; напротив, удивляет малое число запустелых дворов. Писцовая книга дает такие сведения о размерах Нижнего и его населенности: она насчитывает в Нижнем около 700 нетяглых дворов, 862 посадских двора тяглых (30 «лучших», 72 «средних», 378 «молодших», 382 «худых»), 204 двора и избы оброчных, таких, владельцы которых «обхудали» и вместо непосильного для них тягла посажены были на оброк, и, наконец, 141 «дворишков и избенок и кельишков» вовсе нищих. Всего, стало быть, насчитано было круглым счетом 1900 дворов и изб, и на это большое число приходилось всего пустых 7 дворишков и 34 дворовых места. Нижегородские рынки заключали в себе около 480 торговых помещений всякого рода, не считая кузниц и харчевен. Из смутной эпохи Нижний вышел, сравнительно с другими городами, в очень хорошем состоянии, сохранив и свои стены, и свое население со всеми его разнообразными промыслами и торгами.
От Волги перейдем в область р. Клязьмы и ее левых притоков Луха, Тезы, Нерли и др. Этот край – родина восточного Великорусья, стариннейшие места русских поселений в Мерянском крае, откуда младшие Мономаховичи начали свою вековую работу над созданием восточнорусского государства. Уже в XII–XIII веках слышно здесь биение народной жизни, заметны быстрые успехи русской колонизации, быстрый рост княжеских и народных сил. И в последующее время, даже и тогда, когда политическое значение Суздаля и Владимира перешло к более западной Москве, Владимирский край сохранил значение населеннейшего промышленного центра с самой разнородной производительностью; в то самое время, когда обездоленные политической судьбой города этого края глохли, сельское население продолжало деятельную жизнь, славясь своими промыслами и торгами. Села вроде суздальского Холуя, сел Иваново и Лежнево в Опольском стане, Коврова, Дунилово и др. имели известность и в московскую пору. Несоответствием политических и экономических успехов Владимиро-Суздальского края объясняется та его особенность, что население и торги его когда-то славных и стольных городов очень незначительны сравнительно с населенностью уездов, и городское затишье стоит как бы в противоречии с сельским оживлением. По росписи 1678 года во Владимире считалось на посаде 400 дворов, а в небольшом по размерам уезде – более 18 тыс. дворов; в Суздале считали 515 дворов, а в небольшом его уезде – более 32 тыс. дворов; на посадах Шуи и Луха было 207 и 193 двора, в уездах (вместе с посадами) 3127 и 4313 дворов; в Юрьеве-Польском на посаде 198 дворов и в уезде около 12 тыс.; наконец, в Гороховце на посаде 231 двор, в уезде около 1400 дворов; всего на 1744 посадских двора приходилось около 70 тыс. уездных. Как бы ни были приблизительны эти цифры и как бы значительна ни была необходимая для конца XVI века поправка, характер подмеченного нами отношения, думаем, останется неизменным. Впрочем, там, где возможно сравнение с цифрами XVI и первой половины XVII века, оно приводит к небольшому изменению данных о величине Суздальского посада.
Мы знаем для Суздаля показания переписи 1573 года, насчитавшей в Суздале 414 дворов на посаде; знаем результаты дозора 1612 года, бывшего после разорения города и отметившего в Суздале 251 выморочное дворовое место, 60 мест дворовых, владельцы коих пошли по миру, и только 97 обитаемых дворов; знаем, наконец, итоги письма 1617 года, когда в Суздале, не считая нетяглых 48 дворов, оказался уже 121 тяглый жилой двор, 128 пустых дворов и 215 пустых мест. Так, на пространстве столетия (1573–1678) Суздаль не раз пустел и наполнялся населением, но число усадебных мест на посаде росло от 400 к 500 очень небыстро. Что касается до числа жителей в Суздале, то мы имеем любопытные указания, что в мор 1654–1655 годов в городе умерло 1177 человек, а осталось 1390 человек в жилых 477 дворах. Некоторое сравнение разновременных цифр возможно и для г. Шуи. В 1678 году в нем считали 207 дворов, в 1646–1648 годах – 203 двора, а в 1629 году, по писцовой Афанасия Векова, в Шуе было 154 тяглых и бобыльских двора, 22 двора нищих и 12 пустых, всего – 188 дворов. И здесь рост посада шел небыстро.