Очерки секретной службы. Из истории разведки
Шрифт:
Петер Ган, которого считали послушным орудием Мюллера, согласился работать на него, потому, что вечно нуждался в деньгах. За два года до войны дептфордский булочник обанкротился, пассив его составил 1 800 фунтов стерлингов при активе в три фунта. С помощью германской разведки он поправил дела. Так как он был натурализованным английским подданным, его преступление являлось, в сущности, государственной изменой, и вынесенный ему приговор — семь лет тюремного заключения — можно было считать необычайно мягким.
Мюллера как германского шпиона приговорили к расстрелу и казнили в лондонском Тауэре. Что же касается столь ловко придуманных им кодов и системы газетных объявлений, они
Успех в деле Гана — Мюллера поощрил цензоров Великобритании к дальнейшей сообразительности в таком же духе. Мы приведем здесь лишь один пример такой секретной работы. В данном случае нельзя сказать, что германского шпиона погубил какой-нибудь глупый и неумелый сообщник.
Роберт Розенталь родился в Магдебурге в 1892 году. В молодости он служил подмастерьем у пекаря, а затем занялся подлогами. Едва только этот полупрофессиональный жулик и бродяга вышел из германской тюрьмы, он сразу же взялся за шпионаж.
Розенталь каким-то образом вошел в контакт с «Американской комиссией помощи» — благотворительной организации в Гамбурге — а затем поехал в Данию. В Копенгагене он написал письмо одному своему товарищу по берлинскому уголовному миру, в котором с гордостью сообщал, что отправляется в Англию собирать военно-морскую информацию и собирается надуть англичан, выдав себя за коммивояжера, распространяющего новую патентованную газовую горелку. И когда какой-то датский почтовый чиновник по рассеянности сунул это письмо не в тот мешок, на судьбе автора письма сразу был поставлен крест.
Попав не в Берлин, а в Лондон, это письмо очутилось на письменном столе английского цензора, который ведал всей перепиской на немецком языке. Неприятельский агент, разъезжающий с патентованными газовыми горелками! Письму этому, правда, было уже несколько недель; тем не менее, цензор поспешил сообщить о нем чиновникам, которые могли разыскать человека, маскирующего свою шпионскую работу коммивояжерством. Хотя надежд выследить Розенталя оставалось мало, агенты контрразведки все же усердно взялись за дело. Просмотрели все журналы высадки пассажиров во всех портах Англии. В списках недавно прибывших иностранцев оказался человек, назвавший себя специалистом по газовым горелкам. В итоге дальнейших спешных изысканий выяснили, что этот человек (разумеется, назвавшийся не своей настоящей фамилией) разъезжает по Шотландии, продавая немного, но, несомненно, наблюдая очень многое по части морских приготовлений Англии на севере.
Подошел, наконец, момент, когда шпиона нужно было либо арестовать, либо убедиться в том, что он исчез из Англии. Да, злополучный Розенталь выехал, но не исчез. Его разыскали на пароходе, который должен был вот-вот отплыть из Ньюкасла. Еще немного — и он стоял бы на палубе нейтрального судна за трехмильной полосой территориальных вод и, чего доброго, издевался бы над английскими властями, бессильными его достать. Но этого не случилось, и он отправился в Лондон в наручниках. Допрошенный Базилем Томпсоном в Скотленд-Ярде, он отрицал свою принадлежность к
Письмо это прочли ему вслух. Он тотчас же поднялся, щелкнул каблуками, стал навытяжку и замер.
— Сознаюсь во всем! — воскликнул он. — Я солдат Германии.
По какому-то внезапному побуждению он пытался драматизировать свое критическое положение; в действительности же он ни дня не состоял ни в какой воинской части. Он был осужден за шпионаж, после приговора впал в истерику и дважды пытался покончить с собой. Его не расстреляли, а повесили.
Цензор, работающий, так сказать, за кулисами войны, должен быть не просто бдительным, но и абсолютно беспристрастным. Ничья подпись не могла смягчить суровости цензуры. Греческая королева София — «Мадам Тино» (сестра германского кайзера), шведская королева (бывшая принцесса Баденская) и испанская королева-мать — все трое были настроены явно германофильски. София, в частности, так откровенно интриговала, что попала во все союзные списки подозрительных лиц. Письма, адресованные этим дамам и отправлявшиеся ими, подвергали тщательному обследованию, задерживали, если того требовали обстоятельства, и нередко, как случалось с королевой греческой, вовсе не отправляли по назначению.
Испанская королева-мать склоняла придворные круги Испании на сторону немцев, хотя жена Альфонса и была английской принцессой. Еще откровеннее действовала сестра Вильгельма в Афинах: в противовес царившим в Греции симпатиям к союзникам она сотрудничала с бароном Шенком и полковником фон Фалькенхаузеном. Но когда обнаружилось, что приказы германским агентам и германским подводным лодкам передаются по кабелям в Южную Америку шведским правительственным кодом, нужно было принять какие-то меры. Британская разведка устроила так, что поведение сестры Вильгельма стало известно в Стокгольме, и столицу Швеции потряс громкий скандал.
Перлюстрация частной переписки международных знаменитостей, банкиров, спекулянтов и коммерческих организаций, предпринимаемая для того, чтобы отыскать полезные для контрразведки нити, была делом не только занимательным и выгодным, но и нетрудным. Что касается просмотра банальной и огромной по количеству корреспонденции обычной публики, то он выпал на долю военных цензоров и явился для них поистине страшным бременем. Письма солдат, проходивших военную подготовку, как и уже находившихся в армии, исчислявшиеся миллионами, Письма военнопленных, число которых достигало сотен тысяч, нужно было прочитывать столь же прилежно, как и подозрительные послания и печатный материал распространявшейся немцами якобы «нейтральной» пропаганды.
Нужная немцам информация могла просачиваться через почту, получаемую американской экспедиционной армией, Два миллиона молодых людей, представителей многих рас, были совершенно не искушены в войне и в европейских делах. Трезво настроенных американских солдат трудно было убедить, что они защищают свои очаги, находящиеся на расстоянии 6 000 миль от театра войны; но, вполне естественно, всем им хотелось писать домой обо всем, что они делали и видели.
По терпеливому разъяснению ставки, находившейся в Шомоне, «…без основательного знания того, что самые тривиальные на первый взгляд мелочи, если их собрать воедино, дают информацию величайшей важности, никто не вправе определить, что является, а что не является военной информацией. Иллюстрированные открытки, плохо цензурованные письма, найденные чинами разведки, подчас давали нить к разрешению самых сложных проблем и, в конечном счете, решали исход сражений».