Очерки сравнительного религиоведения
Шрифт:
Parrot A. Le «Refrigerium» dans l’au-dela. P., 1937; Eliade M. Locum Refrigerii… Z"urich, 1938. Vol. I. P. 303–306.
Saintyves P. Corpus du folklore des eaux… P. 20, 21; тексты, P. 139–196; ср.: Saintyves P. De l’immersion des idoles antiques au baignades des statues saintes dans le christianisme // RHR. CVIII. 1933. P. 135–183; reprinted in Corpus. P. 197 и сл.
Норе С. The Legendary Lore Of the Holy Wells of England, including Rivers, Lakes, Fountains and Springs. L, 1893; Gregor W. Guardian Spirits of Wells and Lochs // FRE. 1892. Vol. III. P. 67–73; Berenger-Feraud L. J. B. Superstitions et survivances 'etudi'ees au point de vue de leur origine et de leurs transformations. P., 1895. 5 vols. Vol. I. P. 207–304 (мифические драконы и змеи вблизи источников, озер и т. п.); Vol. II. P. 1–58 («силы» и духи вод); Vol. Ш. P. 167–214 (движения в ритуалах вызова дождя); Vol. IV. P. 291–360 (чудесные силы, заключенные в источниках); Sebillot P. Le Folklore de France. P., 1905. Vol. II. P. 175–303; Lawson J.С. Modern Greek Folklore and Ancient Greek Religion. Cambridge, 1910. P. 130–173 (сохранение нимф
Granet M. Danses et l'egendes de la Chine ancienne. P., 1926. 2 vols.; Granet M. Chinese Civilisation. L, 1930; Granet M. La Pens'ee Chinoise. P., 1934; Karlgren B. Some Fecundity Symbols in Ancient China // BMAS. Stockholm, 1930. №2. P. 1–54; Chavannes (ed.). Les m'emoires historiques de Sse-Ma-Tsien. Vol. I. P., 1897; Vol. II. P., 1897; Vol. III. P., 1899. P. 2; Gieseller G. Le Mythe du dragon en Chine // RAR. 1917. 5th series. Vol. VI. P. 104–170; Hopkins L.С. The Dragon Terrestrial and the Dragon Celestial. A Study of the Lung and Ch’en // JRAS. 1931. P. 791–806; 1932. P. 91–97; Przyluski J. La Princesse a l’odeur de poisson et la Nagi dans les traditions de l’Asie orientale // EA. P., 1925. Vol. II. P. 265–284; Przyluski J. Le Prologue-cadre des mille et une nuits et le theme de svayamvara // JA. 1924. P. 101–137; Oppert G. On the original Inhabitants of Bharatavarsa or India. Wenstminster, 1893; Matsumoto N. Essai sur la mythologie japonaise. P., 1928. P. 46, 53 и сл.; Matsumoto N. Le Japonais et les langues Austre-Asiatiques. P., 1928. P. 35 и сл.; Eliade M. Le Yoga: Immortalit'e et libert'e. P., 1957. P. 346 и сл.; принцы, рожденные от принцесс нага в Сиаме, Индии и Африке, — ср.: Dangel // SMSR. 1938. Vol. XIV. P. 180; Knoche W. Kindfisch-M"archen in Ozeanien // MAGW. 1939. Vol. LXIX. S. 24–33; R"onnow К. Kir"ata // МО. 1936. Vol. III (published 1944). P. 90–169, 137, n. 1, указывает, что частое повторение мотива происхождения царских родов Северной Индии от змеев опровергает гипотезу об австрало–азиатском влиянии; см. также: Autran С. L’Epop'ee hindoue. P., 1945. P. 66–169; материалы и библиографию о почитании змей в Индии можно найти в работе: Vogel J. P. Serpent-worship in Ancient and Modern India // AOA. 1924. Vol. II. P. 279–312; Vogel J. P. Indian Serpent Lore, or the Nagas in Hindu Legend and Art. L., 1926. P. 35 и сл.
Van Buren E. D. The Flowing Vase and the God with Streams. В., 1933; Combaz G. L’Inde et l’orient classique. P., 1937. P. 174 и сл.; Combaz G. L’Evolution du stupa en Asie // Melanges chinois et Bouddhiques. Brussels, 1936. Vol. IV. P. 93 и сл.
Глава VI
СВЯЩЕННЫЕ КАМНИ: ЭПИФАНИИ, ЗНАКИ И ФОРМЫ
74. КАМНИ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ СИЛЫ
Твердость, грубость и постоянство вещества были сами по себе иерофаниями в религиозном сознании первобытного человека. И не было ничего более однозначного и самостоятельного в полноте своей силы, ничего более благородного или внушающего больший ужас, чем величественная скала или резко выступающая глыба гранита. Сверх всего камень есть. Он всегда остается собою и существует сам но себе; и, что еще важнее, он ударяет. Даже еще не взяв его, человек видит в нем препятствие — если не для своего тела, то, по крайней мере, для своего взгляда — и оценивает его твердость, его грубость, его мощь. Камень показывает ему нечто, превосходящее надежность родовых возможностей человека: абсолютный способ существования. Его сила, его неподвижность, его размер и его странные очертания — ничто из этого не является человечным; они показывают присутствие чего-то, что чарует, ужасает, притягивает и угрожает, — все сразу. В его величии, его твердости, его форме и его цвете человек встречает реальность и силу, принадлежащие какому-то иному миру, нежели тот профанный мир, частью которого является он сам.
Едва ли мы можем сказать, что люди всегда обожали камни просто как камни. Поклонение первобытного человека во всех случаях устремлялось на нечто за пределами себя самого, что содержал и выражал камень. Утес или булыжник возбуждал благоговейное поклонение, потому что представлял что-то или был подобен чему-то, потому что он явился откуда-то. Его священная ценность всегда зависит от этого «что-то» или от этого «где-то» и никогда — от его действительного существования. Люди всегда поклонялись камням, просто поскольку те представляли нечто другое, чем они сами. Они поклонялись камням как орудиям духовного действия, как средоточию энергии, предназначенной защищать их или их мертвецов, и употребляли их в этих качествах. Мы можем смело утверждать, что большинство камней, наделенных в той или иной мере сакральностью, применялось как орудия; они помогали достать что-то, обеспечить владение им. Их роль обычно бывала более магической, чем религиозной. Обладая некоторыми сакральными силами по своему происхождению или по своей форме, они вместе с тем не были предметом поклонения, а использовались.
Имбеллони в своих исследованиях всей океано–американской области, где употребляется слово toki (район, простирающийся от восточной Меланезии до внутренней части обеих Америк), обнаружил все нижеследующие возможные значения этого слова: а) каменное орудие боя; топор; и, в расширительном смысле, любое каменное оружие; b) эмблема достоинства, символ власти; с) лицо, имеющее или осуществляющее власть, унаследовав ее или будучи облеченным ею; d) титульный предмет [859] . Энеолитические «погребальные стражи» помещались около усыпальниц, чтобы обеспечить их неприкосновенность [860] . Менгиры, видимо, играли похожую роль: менгир из Ma д’Азе был установлен вертикально над погребальным склепом [861] . Камень служил защитой от животных и грабителей и прежде всего от «смерти», ибо как не портится камень, так душа покойника должна продолжать собственное существование (фаллический символизм, который позже приобрели эти доисторические погребальные камни, еще более уяснил
859
Schmidt W. Les noms des haches lithiques. Vienna, 1928. P. 333.
860
Octobon. Statues-menhirs, steles grav'ees, dalles sculpt'ees // RAN. 1931. P. 562.
861
Ibid. P. 562.
75. ПОГРЕБАЛЬНЫЕ МЕГАЛИТЫ
У гондов, одного из дравидийских племен, обосновавшихся в самом сердце Центральной Индии, есть обычай, по которому сын или наследник покойника должен через четыре дня после погребения поставить у могилы огромный камень до девяти или десяти футов высотой. Доставка этого камня (нередко издалека) требует немалых усилий и издержек; вот почему в большинстве случаев строительство памятника откладывается надолго, а иногда вообще не происходит [862] . Английский антрополог Хаттон полагает, что эти мегалитические погребальные памятники — обычные у нецивилизованных племен Индии — воздвигались с целью «закрепить» душу покойника и обеспечить ей временное жилище близ живых так, чтобы, давая ей возможность обеспечить плодородие их полей силами своей духовной природы, в то же время помешать душе блуждать или стать опасной. Это толкование было подтверждено недавними исследованиями Копперса среди наиболее примитивных племен Центральной Индии, бхилов, корку, мунда и гондов. Главные итоги находок Копперса по истории каменных надгробных памятников Центральной Индии следующие: [863]
862
Schoobert W. H The Aboriginal Tribes of the Central Provinces // Census of India. 1931. Vol. I (III, b). P. 85; Grigson W. V. The Maria Gonds of Bastar. L., 1938. P. 274 и сл.
863
Эти находки довольно важны, так как обычай устанавливать погребальные памятники, по–видимому, не является исконным у бхилов, наиболее первобытного народа Центральной Индии (P. 156), а возник под влиянием мегалитических народов, вроде дравидийцев или мунда (ср.: Koppers W. Monuments to the Dead f the Bhils and Other Primitive Tribes in Central India // Annali Lateranensi. 1942. Vol. VI. P. 196). Поскольку ни арийцы, ни основатели доисторической цивилизации Инда (третье тысячелетие до н. э.) не были мегалитическими народами, проблема происхождения мегалитической традиции в Индии остается нерешенной. Она может быть связана с южноазиатским влиянием или объясняться историческими и (быть может, косвенно) генетическими связями с мегалитической культурой европейской доистории. — Прим. М. Э.
Теория о генетических связях древних культур, которые оставили мегалитические сооружения, была свойственна миграционистским построениям (ср. выше о теории миграции «детей Солнца» и т. п.). О несостоятельности таких концепций о «мигрантах–каменщиках» см.: Беллвуд П. Покорение человеком Тихого океана. М., 1986. С. 301 и сл. — Прим. В. П.
а) все такие памятники связаны с культом мертвых и имеют целью успокоить душу мертвеца; b) по форме они сравнимы с доисторическими европейскими мегалитами и менгирами; с) они не ставятся на могилах или даже возле них, а на некотором расстоянии; d) однако, когда смерть насильственная, например от молнии, змеи или тигра, памятник устанавливается на том самом месте, где случилась беда [864] .
Этот последний пункт обнаруживает первоначальное значение каменных погребальных памятников, ибо насильственная смерть выпускает на волю душу тревожную, враждебную и полную обиды. Когда жизнь прерывается внезапно, следует ожидать, что душа мертвеца будет склонна продолжать остатки его нормальной жизни близ поселения, от которого она оторвана. Гонды, например, наваливают кучу камней на каждом месте, где кто-то убит молнией, или змеей, или тигром [865] . Каждый прохожий добавляет камень к груде — за упокой души мертвеца (этот обычай остался дольше в некоторых частях Европы, например во Франции, ср. § 76). Далее, в некоторых местах (среди дравидийских гондов) освящение погребальных памятников сопровождается эротическими обрядами, подобными тем, которые обычно связаны с поминовением мертвых у земледельческих народов. Бхилы ставят эти памятники лишь тем, кто умер от насилия, или вождям, колдунам и воинам, чтобы покой снизошел в души «сильных» — иными словами, в души всех тех, кто при жизни стоял за силу или приобрел ее за счет своей насильственной смерти.
864
Koppers W. Monuments… P. 134, 151, 189, 197, 188.
865
Ibid. P. 188.
Таким образом, погребальный камень стал средством защитить жизнь от смерти. Душа «жила» в камне, как в других культурах она жила в могиле — тоже рассматривавшейся как «дом мертвеца». Погребальный мегалит защищал живых от возможного вредного действия мертвых, ибо смерть, как состояние неопределенности, делала возможными некоторые влияния — и добрые и дурные — на живущих. «Заключенная» в камень душа была бы вынуждена действовать только во благо, т. е. содействовать плодородию. Вот почему в столь многих культурах камни, которые считают населенными «предками», — орудия оплодотворения полей и женщин. Неолитические племена Судана имели «дождевые камни, которые они считали предками, могущими производить дождь» [866] . На тихоокеанских островах (Новая Каледония, Малекула, Ачин и др.) некоторые скалы представляют или далее воплощают богов, предков или культурных героев [867] , Дж. Лейярд сообщает нам, что центральный предмет на каждом алтаре в тех районах Тихого океана — это монолит с меньшим кромлехом, представляющий предков [868] .
866
Seligmann С.G., Seligmann .. Pagan Tribes of the Nilotic Sudan. L, 1930. P. 24.
867
Williamson R. W. The Social and Political Systems of Central Polynesia. Cambridge, 1924. Vol. 2. P. 242, 243 и сл.
868
Layard J. The Journey of the Dead // Essays Presented to S. Seligmann. L., 1934. P. 116 и сл.