Очерки японской литературы

Конрад Николай Иосифович

Эти два русла литературного творчества, конечно, шли совершенно особыми путями. Однако справедливость тре­бует отметить и появившиеся тут же первые признаки их взаимной диффузии. В национальной поэзии японцев на­чинают звучать кое-какие буддийские и как будто китай­ские мотивы. Конечно, эти отзвуки пока еще очень и очень слабы, обнаруживать их приходится с достаточным тру­дом; но, так или иначе, к этому периоду необходимо отне­сти начало того процесса взаимодействия японской и ки­тайской литературы, который привел к таким замечатель­ным результатам впоследствии.

С культурно-исторической точки зрения это свидетель­ствует только о том, что новый китаизированный (вклю­чая и буддизм) уклад начинает проникать уже в довольно широкие круги японского общества того времени.

III

В 710 году столица утверждается в городе Нара и на­чинается период Нара, в строгом смысле этого слова.

С точки зрения политической этот период по справед­ливости является именно заключительным по отношению ко всем предыдущим. Тот длительный процесс внутренне­го социально-экономического развития Японии, который постепенно приводит к переходу от примитивно-родового строя к сословному, к эпохе Нара успел уже дать свои отчетливые результаты: мы видим на исторической арене действующими первые аристократические дома, стремя­щиеся к новым типам государственности взамен примити­вно-патриархальных ее форм. Китайская цивилизация этот процесс отчасти ускоряла, отчасти направляла по опреде­ленному руслу, действуя перенесением на японскую почву китайских образцов. Поэтому эпоха Нара прежде всего ха­рактеризуется расцветом нового государственного порядка; происходит интенсивная законодательная и политическая работа.

Наряду с этим, проводятся и широкие культурные меро­приятия: насаждается школьное китайское просвещение, пропагандируется буддийское вероучение, создается прави­тельственная историография — «Анналы Японии», «Ни- хонги», намечается «родиноведение» — в форме переписей а также географического и этнографического обследования отдельных районов («Фудоки»), строится по китайским образцам первая строго организованная государственность, устойчивый социальный порядок и планомерно поставлен­ное просвещение. Нити всего предшествующего развития Японии сплетаются в эпоху Нара в один крепкий узел. Строй Нара — социально-политический итог всей предше­ствующей истории Японии.

Таким же итогом всего предшествующего является и литература эпохи Нара. Подобно тому как в эпоху Нара оформилась японская государственность, в эту же эпоху окончательно оформилось и национальное художественное творчество. Подобно тому как эта государственность носи­ла все признаки эклектизма, признаки того же эклектиз­ма видны отчасти и в литературе, только, пожалуй, в не­сколько обратной пропорции: если в государственном укладе мы видим, по крайней мере, по внешности, преобла­дание китайских элементов, в литературе все еще господствует национальный уклад, и китайско-буддийские элементы или еще очень слабы, или же строго локализо­ваны.

Завершение всего развития японского фольклора — «сказаний»—мы находим в «Кодзики», знаменитейшем своде космогонических и исторических мифов, переходящих постепенно в особую «историю». В «Кодзики» мы имеем первую систему японской мифологии «большого стиля», иначе сказать — первую систему «знания» в той же фор­ме, в которой оно существовало для народной массы в ту эпоху. «Кодзики» объясняет появление мира и человека, развитие человеческой культуры, происхождение сущест­вующего социального строя, отдельных областей жизнен­ного уклада, словом, всего того, что входило в кругозор японцев тех времен.

В «Молитвословиях» — «Норито» мы находим заверше­ние процесса создания тех чародейских обращений, кото­рые сопутствовали появлению тех или иных концепций мифологического знания. Постепенно эти заклинания, мо­литвы и т. н. фиксировались в определенной форме и при­няли наконец строго установленную, ставшую канониче­ской форму.

Песенная струя этого мифологического, по существу, творчества нашла свое завершение в лице ставшего уже определенным жанра «вака» — «японской песни», полу­чившего и свой метр (пять — семь), и свои строфические формы (танка, иагаута и ездока), а в связи с определивши­мися формами — и своих, уже индивидуальных творцов- поэтов, с двумя «гениями поэзии» — Хитбмаро и Акахито во главе. Эта же песня получила и свое, так сказать, книж­но-литературное выражение в лице знаменитой антологии VIII века— «Манъёсю», подытожившей все самое лучшее, что было создано в этой области — прежде всего в саму эпоху Пара, а затем и раньше.

С другой стороны, на почве эклектической, мы находим прежде всего так называемые «Сэммё», ряд торжественных обращений японских властителей к народу. Их форма и их содержание носят явные следы сочетания жанра «Норито» — с одной стороны, и китайских литературных жан­ров — с другой, но с несомненным преобладанием первых, как своих родных, национальных.

И уже совершенно эклектическим продуктом является «Нихонги» — «Анналы Японии», так сказать, официальная история Японии, написанная по-китайски и с явным под­ражанием образцам китайской историографической лите­ратуры. Поэтому, если «Сэммё» еще можно относить к японской литературе в точном смысле этого слова, и ча­стично даже — к художественным ее образцам, «Нихонги» приходится относить прежде всего к японской китаизиро­ванной историографии.

IV

Таким образом, все, что мы знаем о литературе Пара, носит следы тех же факторов, силою которых формирова­лась жизнь Японии во всех прочих областях. Тот же основ­ной фон: мифологическое по своей сущности восприятие окружающих явлений, выражающееся в создании своей мифологической космогонии и «истории», облеченных в ряд художественных образов с анимистической подоплекой их («Записи о делах древности» — «Кодзики»). Та же основ­ная действующая струя жизненной практики: чародейст­во, регулирующее все важнейшие акты поведения человека в отдельности и народа в целом, при этом — как в отношении внутреннего общения, так и общения с природой и богами («Молитвословия»— «Норито»). Те же элементы направ­ленного уже прямо на человека анимизма, особенно сильно действующего в области мифологической трактовки сек­суального момента и приведшего к образованию эротиче­ской лирики (поэтическая антология «Манъёсю»)

С другой стороны, проникшие в более или менее широ­кие круги образованного общества, то есть в слои родовой знати, китайское просвещение и буддийский идеологиче­ский уклад повлекли за собой появление новых элементов в литературе: начала художественного «мастерства» в поэ­зии, во-первых, и новых поэтических тем, во-вторых («Манъёсю»).

«Мастерство» вызвало к жизни «мастеров» (Хитомаро, Акахито и других); новые темы обогатили японскую поэ­зию («вака») новыми отделами лирики, особенно содейст­вуя развитию лирики природы. Однако все это имело и другую сторону: все эти новые лирические мотивы стали препятствовать развитию эпических жанров национальной поэзии, суливших сначала такие хорошие перспективы (некоторые иагаута).

С последующей эпохи в поэзии начинается уже почти нераздельное господство одних только лирических тем и соответствующих жанров.

1926

ПРИМЕЧАНИЕ

[1] «Манъёсю», т. I, М., 1971; т. II, М., 1971; т. III, М., 1972.

При работе над этими очерками пришлось поневоле оставаться в пределах только тех материалов, которые оказались налицо в Ленинграде: частично в моем личном собрании, главным же обра­зом — в библиотеках Азиатского музея и Государственного универ­ситета. К сожалению, количество этих материалов — очень не­велико. Многие работы относятся к разряду популярных пособий, некоторые полностью или в известных частях устарели. Другими словами, дал себя очень остро почувствовать долгий период пол­ной оторванности от японского книжного рынка и затрудненность книжных сношений и по сию пору. Отсюда — известная неравно­мерность освещения в очерках. Это последнее обстоятельство спе­циально обусловлено еще и тем, что японская монографическая и журнальная литература, посвященная словесному творчеству, почти полностью отсутствовала. Поэтому мы заранее принимаем на себя все упреки в неполноте характеристик.