Очищение Духом
Шрифт:
Адест усмехнулся.
– Да кто ж не знает этого отъявленного лжеца, хитреца и плута! Только ни к чему тебе с ним, девушка, связываться, разве что купить что пожелаете, стекло у него очень приличное, только потому мы его и терпим. Ведь даже курице понятно, что соперника своего он сам, мерзавец, в лавке у себя прикончил. И – как с гуся вода. Вот как надо жить уметь!
– Соперника? – удивлённо спросила Ривелсея (которой Рилан говорил совсем другое), отхлёбывая настоянный на свежих листьях чай и заедая его пряником, который по пластичности и мягкости не уступал куску металла. – А почему соперника? Разве тот ему соперником был?
– Да как же не был-то? Посуди сама: если б не был, то разве Стекольщик
– Но его же там не было, – сказала Ривелсея. – Он, по-моему, на склад ездил, за посудой.
– Я и говорю, вот об этом я и говорю! – воскликнул Адест. – Вот это и называется – уметь! А Совет Разума ничего, не плошает. Только приехала – и уже всё знает досконально и в деталях. А ведь даже недели ещё не прошло. У них что, шпионы за каждым кустом? Ведь Цитадель ужасно далеко. В пути-то не утомилась? А со Стекольщиком осторожней, он ещё так обманет, что сама потом не рада будешь.
– Нет, не устала, спасибо, – сказала Ривелсея, ещё раз недозволительно плохо подумав о Совете и хорошо – о Рилане.
– А про Стекольщика, – вступила в разговор женщина, которая Ривелсее была представлена как Сайя, – говорят вообще, что он раздвояться умеет и в двух местах разом быть. Бестия, хитрая бестия.
– Да кто говорит-то? – фыркнул Адест. – Как ни пойдёшь со своими подругами на базар, так и понаберёшься всякой дури! А летать он не умеет, случайно? Ты меня слушай, чего я сам не видел, о том никогда врать не буду.
– Эти слова человек из городской Стражи сказал, которому поручено было дело это до ума довести. Ничего сделать не смог, ничего не доказал, и с отчаяния, видимо, такие слова выдал, что эта хитрая тварь уж если раздвояться не умеет, то, значит, летает.
Адест захохотал, гулко и басовито, расплёскивая чай по столу и тряся бородой с застрявшими в ней крошками.
– Ну что я говорил? И летает! Ладно, Ривелсея, если тебе надо к нему, то сходи. Я уже предупредил, поосторожнее только.
Отодвинув от себя тарелку, Адест закончил обедать. Ривелсея, зайдя к себе в комнату, некоторое время смотрела в зеркало и думала, а затем скинула с себя всю одежду и снова оделась, уже не по-ратлерски: в синие недлинные брюки и персиковую кофточку, и снова, как когда-то, заколола волосы изумрудной заколкой, и припудрила пунцовое пятно на щеке. Оно слабо теперь виднелось, но если смотреть близко, то можно было опознать в нём росчерк дикого огня. Сейчас это стало невозможно. Как Стекольщик ни хитёр, изначальные женские хитрости намного сильнее. Цель у Ривелсеи была единственной: Стекольщик не должен понять, что она ратлер, иначе выпытать просто так у него уже ничего не удастся. Денег Ривелсее дали двадцать золотых монет личных и четыре анрелла дополнительных, за которые ей придётся потом отчитаться, как и на что они были потрачены. Но жадность Стекольщика, как предчувствовала Ривелсея, они бы далеко не насытили. Можно было запросить у Ордена ещё денег, но очень не хотелось. Купить за деньги что бы то ни было мог бы кто угодно, любой союзник клана, Совет же отправил, не пожалел, её, рыцаря. Она избрала путь мудрейших – почему и должна была теперь, где только возможно, вместо оружия и денег применять свои собственные интеллект и хитрость. Рыцарь-ратлер – это не меч в умелых руках, а в первую очередь вера в Разум и жёсткая воля к Победе, которая сметает всё, что встречает, и приводит к цели всегда. Вот именно из этого «всегда» и берёт своё неистовое начало ратлерская мощь.
Магазин посуды ей на Восточной улице указали сразу. Красивое одноэтажное здание из жёлтого кирпича. Вывеска «Стекло» была прибита прямо над дверью, большая и заметная, с яркими зелёными буквами. Не менее минуты Ривелсея стояла, глядя на неё, а затем, в последний раз взглянув на себя в зеркальце, тихо толкнула дверь и вошла. Звякнул колокольчик.
Нельзя
Стекольщик, видимо, от нечего делать тоже прохаживался возле полочек, раскладывая и перекладывая лежащее на них. Управившись с маленькими тарелочками, которые он ухитрился переложить на верхнюю полку, держа в то же время в руках большой изумрудный поднос, который затем водрузил на их прежнее место, он тут же обернулся к звуку колокольчика и, увидев посетительницу, приятно улыбнулся.
– Добрый день! – сказал он и после непродолжительной паузы твёрдо добавил, – Нет. Нет, – добавил он снова и в знак отрицания сильно замотал головой.
– Добрый день, – кивнула Ривелсея. – А что «нет»?
– Нет, за последний месяц я не видел ни разу, чтобы зашла сюда столь очаровательная, приятная девушка! Я не мог не заметить – красоты, равной этой, не увидеть нельзя.
Ривелсея тяжело вздохнула.
– Что такое? – лицо Стекольщика, или Дейвиса, приняло выражение участливое, оттеняя улыбку радости от встречи на второй план, но не угашая её совсем.
– Как жаль, – сказала она. – Как жаль, что не все, далеко не все в этом прекрасном городе столь любезны и добры!
Стекольщик засиял. Ему было никак не больше тридцати двух, либо он просто умел очень хорошо себя держать. Глаза его были ярко-серыми, с прищуром, волосы и брови чёрные, а губы тонкие и розовые, как у женщины.
– Как мило, – воскликнул он. – Как мило это от вас услышать! У меня… у меня даже нет слов!
Стекольщик замолк, Ривелсея же стояла и улыбалась милой и очаровательной детской улыбкой, полной абсолютной искренности, в которой нереально усомниться, и нет никакого прощения тому, кто это сделает.
– Я так люблю синий цвет, – сказала она, осторожно беря с полки приглянувшуюся ей уже чашечку. – Он напоминает мне о детстве. Эта чашка такая красивая, кажется, что цветы на ней – живые и даже пахнут.
– Какая? – спросил Стекольщик, ловко выхватывая у неё чашку. – Вот эта? Отлично, это так называемое «тенистое стекло», его делают на юге, в посёлке Серые Тени. Это – самое лучшее, что у меня есть. Изящной работы, очень тонкая, прекрасная и приятная вещь.
– И хрупкая, – сказала Ривелсея, – как всё прекрасное, что только есть на этом свете.
Стекольщик всплеснул руками.
– Что делать, что делать. Но у вас несомненный и изысканный вкус, редко кто заходит сюда и сразу среди множества стоящих здесь предметов выбирает что-то столь совершенное.
– Неужели? – спросила Ривелсея. – Как я заметила, однако, мало кто вообще сюда заходит, а почему, я не понимаю. Ведь здесь так красиво и хорошо.
По всей видимости, это она сказала, вспомнив, зачем сюда пришла: ведение разговоров о прекрасном и о разных видах стекла не являлось её основной миссией.