Очищение тьмой (сборник)
Шрифт:
– Пустила, значит, под бочок? – глаза майора вспыхнули веселым любопытством.
– Она же вам все рассказала!
– Значит, утром ты там был и все видел? Только не врать!
– Ну видел, а куда было деваться? Вы же оборонялись! Что вам сделают? Я так и скажу – самооборона – если, конечно, нужно свидетельство…
– Ну-ну, проверим, что ты там можешь засвидетельствовать.
– Вы утром вошли в их комнату… через окно… Мы с вечера… были втроем. Потом меня Налик прогнал. «Иди, – говорит, – к себе. Понадобишься – позовем».
– Насытился, значит?
– Вроде того. Они вообще какие-то чокнутые в постели. Говорят – слабоват я для них. Налик смеялся:
– Я тебе помогу, Валера. Если будем дружить. Блатных мы обезвредим, а из розыска я тебя выдерну… Возьми бумагу, пиши… – майор задумался, потом закинул голову, прикрыл глаза и начал диктовать.
Послушная рука неровно выводила: «…Все надоело. Ухожу. Будь все проклято. Больше вы обо мне не услышите».
Внезапно Валерий опомнился, отбросил предложенную майором дешевенькую ручку.
– Что это? Зачем? Вы хотите…
Коротким движением Лобекидзе выдернул листок из-под локтя Валерия.
– Все нормально. Еще спасибо скажешь. Кстати, Алию и Налика не я убил. Соображаешь? Вот так. – Майор поднял вверх волосатые кисти и пошевелил пальцами, расслабляясь.
Грохнул упавший стул, взвизгнула дверь балкона. Однако Валерий не успел издать ни звука, потому что майор точным движением перехватил его, слегка коснувшись гортани ребром ладони, и затем опрокинул на пол.
– Дурашка! – Лобекидзе улыбался. – Ты же жить хочешь, а сейчас все от меня зависит. Не надо этого… Обложили гады, со всех сторон подступают… Ну, да меня так просто не возьмешь, хватятся – я уже далеко буду… Ты поласковее со мной, поласковее… Хватит разговоров…
Крупная, изжелта-смуглая ладонь зажимала рот юнца, который изворачивался и хрипел, в то время как другая рука рвала ткань спортивного костюма словно бумажную салфетку. Потом Валерий почувствовал, что ладонь ушла, расслабился и подумал: «Только бы не бил!..»
* * *
Взлеты и посадки Павел Петрович Тушин переносил прекрасно. Так же, как и посадки за решетку и неуклонные взлеты в блатной иерархии. Человек здравомыслящий, он прекрасно понимал, что вояж на русский Север – единственное, что могло сейчас спасти его от катастрофы, спланированной разъяренными чеченцами.
Сейчас он спал. Утомленный организм отключился, сознание погрузилось в спасительное забытье. Не обсуждать же на самом деле создавшееся положение с узколобыми «гориллами», сопровождающими его в этой поездке. Цыплячьи мозги. Однако «гориллы» бодрствовали и неотрывно держали в поле зрения салон самолета.
Впервые за долгое время Павел Петрович позволил себе не думать о деле. Снилось ему нечто странное.
Белый песик выглядел в грязной милицейской дежурке смешно и жалко. Однако держался гордо, пренебрежительно, будто матерый «пахан». На вопросы отвечать отказывался, гордо смотрел в угол мимо следователя, не пугаясь грядущих побоев. А здоровенный, с опухшей багровой физиономией милиционер не оставлял его в покое ни на минуту: «Вы признаете, что организовали группу с целью совершения преступных действий? Отвечайте, все равно ваши сообщники признались». Трое или четверо щенят испуганно жались друг к другу, озирались за стеклянной стеной «стакана», виновато щуря глазки. Казалось, умоляли: «Не злись на нас, Джой, нас так били, что мы не выдержали». Внезапно милицейский сапог, словно паровой молот, врезался в розовое брюшко бультерьера. Ребра хрустнули, белая шерсть окрасилась кровью. Джой взвизгнул, позвал хозяина и в последнем броске вцепился в ногу в форменной штанине…
Павел Петрович вздрогнул, отгоняя мрачное видение, и пробормотал излюбленную фразу, когда-то вычитанную им: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю свою собаку»…
А дальше ничего не было.
Перечеркнутое огненными сполохами облако вспухло на высоте девяти километров на полпути между Москвой и аэропортом назначения. Из ста тридцати двух пассажиров и членов экипажа никто не успел ничего осознать.
Задание было выполнено.
* * *
Балконная дверь распахнулась со звоном, и какое-то стремительно несущееся тело врезалось между майором и изнеможенным юнцом.
Лобекидзе развернулся, как стальная пружина, и встретил чужака ударом – неожиданно точным. Только секунда была потеряна, и именно этой секунды хватило для того, чтобы безнадежно проиграть. Он почувствовал мощный удар в спину, парализующий длинные мышцы, и еще один, под ключицу, а затем, самый страшный, – снизу, под ребра, так, что казалось, лопаются внутренности. Майор покатился по плиткам балкона, по-кошачьи извернулся и принял боевую стойку. Тело еще не вполне слушалось, но уже могучие руки вспухли узлами мышц, блокируя следующие удары. Еще мгновение, и майор перешел в атаку. Бил сильно, злобно, но удары уходили в пустоту, противник легко ускользал. Лишь единственный раз ему показалось, что он достиг цели, удар ногой от бедра пришелся во что-то мягкое, податливое. Но это оказался не нападавший, а скорчившийся на полу Валерий. Он истошно мяукал и на четвереньках принялся отползать, затем приподнялся и бросился к двери номера, зацарапал ключом в скважине.
Дверь распахнулась, и полуголый Валерий угодил прямо в объятия нескольких мужчин, явно желающих принять участие в событиях. В это мгновение Лобекидзе оглянулся и тут же пропустил удар. Хрустнуло колено, он наклонился, опираясь на подоконник, рывком отпрыгнул – стало ясно, что подвижность утрачена. В дверь номера повалили оперативники. И тогда майор, послав им ненавидящий взгляд, собрал оставшиеся силы, перебросил тело через перила седьмого этажа и растворился в темноте.
Свой триумф – ликвидацию бывшего шефа и кормильца, ставшего кровным врагом, – чеченцы справляли в «Ахтамаре» с большой пышностью. Случайных посетителей в этот достопамятный вечер ресторан не обслуживал. Спровадив в преисподнюю врага, община чувствовала прилив сил и настроена была крайне воинственно.
Столы ломились так, как не ломились и в благословенные застойные годы. Хозяева жизни праздновали освобождение от того, что хоть в какой-то мере могло помешать им чувствовать себя хозяевами.
Поначалу пили не много, ели сдержанно, как бы держась старинного пиршественного обряда. Во главе стола восседал Хутаев, по левую руку – младший сын, тринадцатилетний Арслан. Место справа от Георгия пустовало. Не было недостатка в соболезнованиях по этому поводу. Община чтила своего молодого главу.