Очищение тьмой (сборник)
Шрифт:
Потом начались будни. Нечастая, с придирчивым отбором клиентов «работа», зависть подруг к новенькой, сумевшей привязать к себе Евгения Павловича. И день за днем копились крохи сведений о той, к которой можно было уже не ревновать возлюбленного, из-за которого приняла она всю эту муку и унижение. Задумчивость Оли в самый «рабочий» момент замечали многие. Посмеивалась и Машенька, которая, прослышав об особенной близости Оли и Евгения Павловича, набивалась в подруги.
– Ну, Оленька, ты даешь! Такая умница, такая милочка! Дались тебе все эти ужасы. Что тебе эта Нина? Хорошая девочка, но все в прошлом,
– Кто?
Взгляд Машеньки заметался. Почувствовала, что сболтнула лишнее. Оля посмотрела на двух парней у выхода, которые неторопливо прихлебывали ананасовый сок, расслабленно оглядывая зал. Спортивные, широкоплечие фигуры, короткие стрижки, белоснежные рубашки и сдержанные жесты – все в них, казалось бы, внушает симпатию и доверие. Настораживала только твердая, все подминающая под себя ухватка, полная уверенность в себе. От этих парней хотелось держаться на расстоянии, и желательно – почтительном.
– Ты куда смотришь, Ольга? Тебе что, скучно живется? Эти и Евгения Павловича прищучат – рад не будет. Что-то он в последнее время слишком открыто работает. А без них нынче шагу здесь не ступишь, – Машенька разрумянилась, помахала ручкой бармену:
– А ну-ка, Сережа, плесни мне еще «конинки». Не ленись, подойди к дамам, а то за стойкой совсем застоялся. Так когда мы с тобой наконец серьезно встречаться начнем?
Последние слова произнесла, понизив голос, так что кроме Оли их услышал только молодой, упитанный бармен. Приблизившись к столику, он чисто по-пионерски засмущался.
– Ну что ты, Машенька? Ты у нас буфетчику не по карману. И не приставай, а то дяди оттуда подумают, что я и вправду доллары трачу на девочек. Потом спрашивать начнут, а я человек слабый, сердце у меня мягкое. Им ведь не объяснишь, что и душой и телом нищ, а миг счастья так короток.
– Придется, Сереженька, ввести для тебя скидку. А хочешь, на абонемент возьмем?
– Ладно, обращусь, как поднакоплю чуток. Все, побежал, а то вон клиенты идут.
В бар входила пожилая чета иностранцев. Оба в больших роговых очках и длинных пестрых бермудах. Белорубашечники в углу допивали сок, перебрасываясь короткими фразами.
– Ты смотри, смотри, как Серега суетится? За «деревянные» небось бы так не прыгал. Скользкий типчик. Полупедик. Вероятно, через него Нинка и наркотики доставала. Стучит, да и все здесь стучат, вся обслуга.
– Только обслуга?
– Остынь, Оля. Не туда тебя повело, так и с трассы слететь недолго. Как Нинка трепалась: «Все они у меня в руках. По гроб жизни платить будут. Сами придут и все принесут». Вот и принесли девку на кладбище… Нет, уж – порхай, пока порхается, да только помни, что у нас тут этих энтомологов как собак нерезанных. Вот и Нинку для коллекции пришпилили. Здесь, думаешь, мы с тобой погоду делаем? Или Женя? Ха! Видала, сколько возле «Континенталя» краль гуляет? Из тех, что с нами и разговаривать не станут. А ведь тоже шлюхи, но со званиями. Всему обучены, все как по нотам разыгрывают. Ну а нас они не трогают, мы им для фона нужны.
– Да что ты все ходишь вокруг да около? Начала, так говори! – зашептала Оля, уже догадываясь, в чем дело.
– Вот-вот, и Нина тоже так выпытывала. Ну, ей-то, понятно, все время деньги нужны были, а тебе эта фигня зачем? Да и платят меньше, вот разве что с «лекарствами» помогут. Но тебе ведь не надо. Или ты опять в девственность поиграть задумала? Собираешься, не снимая юбки, денежку заколачивать? Посмотри на этих – там, за столиком в углу. Хороши работнички?
Разволновавшаяся Машенька перешла на шепот, стараясь, чтобы ее слышала только Оля.
– Ну, Маш, ну не сгущай краски! А то как в старом анекдоте про неуловимого Джо, который потому и неуловим, что никому и на фиг не нужен. Парни как парни, сидят себе, пьют…
– Быстро ты забыла, что нормальных людей сюда и на порог не пускают. И еще напомню: я три года здесь тусуюсь, а ты три недели!
– Все, успокойся, Машенька. Гляди, кажется, клиент идет. Улыбнись.
– А, это все равно твой. Я свое только что отработала.
– Ему виднее. Японец, что ли?
Желтолицый джентльмен зачастил что-то на ломаном английском, с лица его не сходила вежливая улыбка. Машенька зачертила пальцем на столе, японец кивнул и, подтверждая платежеспособность, продемонстрировал две стодолларовые купюры и как бы невзначай извлеченный из кармана белого пиджака брелок с ключами. Там стояла цифра «906».
– Удобный номер. Легко запомнить, как его ни крути. А то я на первых порах в чужие часто попадала. Повезло тебе, японцы – народ ласковый.
Оля засмеялась:
– Уступаю тебе ласкового. Эти парни не в моем вкусе…
– Да ты что, Ольга? Всерьез? Ну, девка, даешь! Ладно, я твой должник, с меня – полсотни.
– Иди уж, не отсвечивай, да таблетку не забудь принять.
– Исчезаю, исчезаю.
И Машенька действительно исчезла, словно ее и вовсе не бывало. Девочки из «Континенталя» таинственно отмалчивались, уходили от разговора. Неохотно касался этой темы и Евгений Павлович. Вел вечером «форд», подвозя Олю, то многословно болтая о пустых мелочах, то неожиданно надолго замолкая. Но когда девушка подступила с расспросами впрямую, Друмеко неожиданно сдался.
– Ну что ты меня терзаешь? Вечно я должен за вашу глупость отдуваться. При чем тут я? Может, она отдыхать уехала или к какому-нибудь фирмачу села на содержание.
– Женя, Машенька была у меня здесь единственной подругой!
– Перестань, Оля. Кто она тебе, кто ты ей? Случись что с тобой, она бы и не вспомнила о тебе.
– Так все-таки что-то произошло? Или может произойти?
– Нет. С тобой – нет. А Машка просто дура. Нашла, где языком трепать: там микрофоны под каждым столиком. Тебе просили передать совет – вести себя тихо, а подружку твою просто вышвырнули из города, как шкодливого котенка. Все могло быть и хуже… Упросил.
– Ну, спасибо… А что, могли бы и шлепнуть? Автокатастрофа или, чтобы уж наверняка, под трамвай?
– Смеешься… А как насчет папиной партийной карьеры?
Друмеко говорил вполне искренне, с горечью.
– Это шантаж?
– Оленька, детка, успокойся. При чем же здесь я? Дело в том, что у Маши, сказать по правде, были известные обязательства. И она их нарушила. Ты же связана только со мной, а я за тебя костьми лягу. Хочешь не хочешь, а вышло так, что я очень привязался к тебе. У меня ведь, в сущности, никого больше нет.