Очищение
Шрифт:
— Да ну? Тогда у тебя больше ума, чем у меня, — усмехнулся старик, открывая маленький холодильник под барной стойкой, устроенной в его берлоге, и вытащил банку имбирной колы с пластиковым стаканчиком, в который бросил кусок льда. Потом передал напиток Экстрему, а себе плеснул изрядную дозу коньяка.
— Может, сигару? Есть доминиканские «Маканудо Супримес».
— Ты вряд ли будешь таким радушным, когда узнаешь, зачем я пришёл, Берт, — сказал Экстрем.
— Ого? — удивлённо воскликнул Филдс.
— Я перейду прямо к делу, хотя сначала это может так и не показаться, — продолжил Экстрем. — Просто немного меня послушай.
Он показал на снимок на каминной полке, на котором несколько молодых морских офицеров стояли на полётной палубе старого авианосца.
— Ты как-то говорил, что снимок сделан, когда ты служил на «Китти Хок», наносившем воздушные удары по Северному Вьетнаму, верно?
— Ага, — с грустью подтвердил Филдс. — Слева — я, справа Эл Вителли, а в центре Брет Холстед. Эл умер от рака несколько лет назад, а Брета убили в федеральной тюрьме Атланты. Он рассказал анекдот про ниггеров и получил пять лет за слова ненависти. И судья обошёлся с Бретом ещё мягко из-за его возраста. Ему было 64. В первый же день охранники просто выгнали Брета во двор, где банда чёрных забила его до смерти.
Голос Филдса был бесстрастным и ровным, как будто они говорили о погоде.
Экстрем не знал о смерти старого друга Филдса со времен службы на военно-морском флоте. Такая неожиданность облегчала его задачу.
— Это прямо относится к тому, о чём я хочу поговорить с тобой, — твёрдо сказал Экстрем. — Берт, Америки, которую мы когда-то знали, и где родились, Америки, за которую ты воевал во Вьетнаме, той Америки сегодня уже нет. Она больше не существует. Она ушла навсегда. И никогда не вернётся. Мне нужно знать, понимаешь ли ты это, согласен ли ты со всем этим? Потому что, если ты этого не понимаешь, мне нет никакого смысла продолжать разговор.
— Конечно, понимаю! — прорычал Филдс, залпом выпил свой коньяк и двинулся к бару за следующей стопкой. — И благодарю Бога каждый день, что я достаточно стар и богат, и мы с Мэри Лу сможем умереть с некоторыми удобствами, прежде чем эта мерзость придёт и разрушит всё на свете. Я благодарю Бога, что все наши дети — порядочные и любящие мужчины и женщины, и если их матери с отцом придётся лечь в больницу, они не сговорятся с каким-нибудь врачом-евреем незаметно сделать нам смертельный укол по закону об обращении со стариками, как с собаками. Извини, по закону о качестве жизни пожилых граждан, чтобы заполучить этот дом и наши деньги. Ты знаешь, так случилось с некоторыми из наших друзей, с тех пор как падальщики в Конгрессе США приняли тот проклятый закон. Каждое утро я включаю «Си-Эн-Эн», и это всё, что я могу сделать, чтобы не выблевать свой завтрак. Да, Лен, я понимаю, что Соединённые Штаты Америки превратились в вонючую выгребную яму, заполненную трупами, кровью и дерьмом. Так какого чёрта ты спрашиваешь?
— Потому что я хочу попросить тебя об одной любезности, — решил пойти ва-банк Экстрем. — Я хочу, чтобы ты, Мэри Лу и, возможно, Анна уехали куда-нибудь в небольшой отпуск на пару дней. Поездка за покупками на Рождество была бы хорошим предлогом. А перед отъездом ты дашь мне коды от системы охраны ворот на подъездной дороге в дом, и от дверей в твоём флигеле на заднем дворе. Когда вы вернётесь, то будете потрясены и расстроены, узнав, что стали жертвой кражи со взломом. Неизвестное лицо или группа лиц взломают твою пристройку, и все твои стволы и боеприпасы исчезнут.
— Бог мой, — тихо произнёс Филдс. — Ты теперь один из них, Лен?
— Да.
— А есть другие? Здесь, в Астории? — спросил Филдс.
— Да, но я не скажу тебе, кто они.
— Я и не собирался спрашивать, — ответил Филдс. Он подошёл к окну и вгляделся в зимний мрак на улице.
— Ты веришь в десницу Божию, Лен? Я имею в виду Божий знак, который проявляется в делах людей как раз в нужный момент?
— Да, по-моему, недавно я почувствовал что-то подобное в происходящем, — ответил Экстрем.
— Утром мне позвонил Пат Франклин, мой адвокат в Портленде, — продолжил Филдс. — У Пата приличные связи в федеральном суде, и там он узнал кое-что, что счёл обязанным передать мне. На следующей неделе БАТФЕ намерено заявиться у моего порога с большим грузовиком и клочком бумаги, где всё правильно и законно, с подписью федерального судьи в Портленде, о конфискации всего моего огнестрельного оружия в соответствии с каким-то мутным законом о внутренней безопасности, о котором я никогда не слышал. Или тайной статьёй, вставленной этими послушными пиявками в Конгрессе в законопроект об ассигнованиях, что-то в этом роде. У нас в стране тотальный контроль за оружием уже много лет, просто это бюро до сих пор не удосуживалось внедрить его. Тот факт, что этот их закон есть прямое нарушение Второй поправки к Конституции США, видимо, нигде не обсуждается. Второй поправки больше нет, разве только в виде нескольких ничего незначащих строк на старом пожелтевшем пергаменте внутри стеклянного ящика в каком-нибудь музее. И Билля о правах больше не существует.
Меня удивляет, что они так долго тянули, прежде чем разобраться со мной, после того, что произошло в Кёр-д'Ален. Они давно охотились за моей коллекцией. После разговора с Патом утром и до твоего прихода вечером, я уже смирился, что потрачу большую часть оставшейся жизни и состояния на астрономические гонорары адвокатам, чтобы побороться в суде с этим чудовищным нарушением моих прав и постараться вернуть моё оружие, прежде чем я умру. Это должно было стать последней целью, оставшейся у меня в жизни. Я уже боролся с мыслью, что скоро никогда больше не увижу ни одного ствола. А вечером приходишь ты и просишь об одной любезности. Всю жизнь я любил огнестрелы. Не знаю, почему. Думаю, некоторые люди просто рождаются с этим. Всю свою жизнь я собирал эту коллекцию, Лен. Начал со старого одноствольного дробовика, который отец подарил мне на 16 лет. За всё это время я ни разу, рассердившись, не выстрелил в другого человека. Даже на флоте, когда был в зоне боевых действий. И чувствую в душе, что не сделал бы этого, даже когда эти сучьи дети в блестящих костюмах пришли бы отбирать мои пушки. Я просто слишком старый пёс, чтобы учиться новым приёмам.
— Стволы пропали, Берт, — сказал Экстрем. — В любом случае, тебе не удастся больше держать их у себя. Так уж вышло. Ты стоишь перед выбором. Дать федеральным громилам украсть твоё добро и разорить себя и Мэри Лу, жалуясь в суде, умоляя и выпрашивая у этих тиранов право, принадлежащее тебе по рождению. Или ты можешь добровольно отдать пушки нам, и я знаю, что, в конечном счёте, они не будут просто лежать на полках или в витринах, а делать то, для чего они предназначены: стрелять в злодеев, защищая свободу и справедливость.
— Откуда ты знаешь, может, я соглашусь со всем, что ты сказал, а потом позвоню в ФБР, как только ты уйдёшь? — спросил Филдс.
— Я не знаю, — ответил Экстрем. — Мы собираемся изменить мир, Берт, а это нельзя сделать, ничем не рискуя. Я рискнул и если ошибся в тебе, то за это поплачусь.
Филдс вгляделся в ночную тьму за окном.
— Боже, как мне стыдно, просто тошнит от того, во что превратилась наша страна! Филдс подошёл к столу, достал блокнот, и, взяв ручку, что-то в нём нацарапал. Оторвал лист бумаги и передал Экстрему.