Очищение
Шрифт:
— Да, — признал Риджуэй. — Я понимаю, Аннет, с каким презрением это сказано, но это правда. Американцам приходится так жить, потому что это решение властей, управляющих нашим существованием. Живи своей жизнью и старайся добиться лучшего, что в твоих силах, для себя и своей семьи. Насколько возможно, избегай соприкасаться с этой системой, и, особенно, с так называемыми правоохранительными органами. Держись подальше от политики и спорных вопросов и всего, что делает тебя заметной, и ты сможешь сделать то, что в твоих силах для тех, кого ты любишь. И молись Богу, чтобы каждый раз, когда чёрный или коричневый мясник приходит в загон, он прошёл мимо тебя и твоих близких и забрал кого-нибудь другого
Просто не слушай эти крики. Никогда не позволяй себе их услышать. Ты не должна, Аннет. Ты должна себя воспитывать, закалять, дрессировать, обманывать себя, если необходимо, но ты должна поступать именно так. Но ты никогда не позволишь себе услышать эти вопли во тьме, потому что, если ты так поступишь, этот путь приведёт тебя к безумию и самоубийству, и ты вполне можешь захватить с собой своих родных и близких.
Прости, Аннет, но такова настоящая жизнь. Я понимаю, как ужасно это звучит, и если, сказав это, я потерял твоё уважение, то мне очень горько. Но я твой отец и должен сказать тебе об этом, потому что никто другой не скажет. Я говорю с тобой, из всех сил пытаясь убедить, потому что ты молода, ты — идеалистка, а в современном мире это смертельно опасно. Обычно мы считаем, что молодость и идеализм это хорошо, да так оно есть, но только в определённых рамках, которые установлены власть имущими.
Я знаю тебя, доченька. Знаю, что ты упряма с малых лет, как в тот раз, когда тебе было пять, и ты просидела за обеденным столом до четырёх часов утра, лишь бы не есть брюссельскую капусту. Ты опасно близка к тому, чтобы позволить своей молодости и идеализму увлечь себя в направлении, которое общество не одобряет и не допустит.
— Я никогда не ела эту чёртову брюссельскую капусту, — напомнила Аннет.
— Да, не ела, — с мягким смехом согласился Риджуэй. — Ты меня поймала. Но, милая, если ты попытаешься заняться вопросом смерти своей сестры, то будешь не просто маленькой девочкой, не слушающейся отца из-за тарелки овощей. Ты перейдёшь границу, которую Америка запрещает пересекать, и будешь наказана более жестоко, чем, по-моему, ты даже можешь себе представить, особенно, в… нынешней ситуации здесь, на Тихоокеанском Северо-Западе.
— Может быть, Добрармия решит эту проблему и прикончит Фламмуса! — непримиримо выпалила Аннет.
— Может быть, — согласился Риджуэй. — Должен сказать, что я невысокого мнения о его решении остаться в Эшдауне с учётом того, что происходит по всему городу. И не заплачу, если это случится. Но, Аннет, я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала. Я совершенно серьёзно хочу, чтобы ты пообещала мне не наделать глупостей в этом деле. Голос Риджуэя выдавал его тревогу.
— И что же, по-твоему, я собираюсь сделать, папа? — простодушно спросила она.
— Теперь ты не писай мне на спину и не говори, что идёт дождь, девушка! — отрезал Рей. — Я прекрасно знаю, что творится в твоей красивой головке, и повторяю, что это не тарелка с капустой, когда ты смогла добиться своего одним ослиным упрямством! Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что не свяжешься с этой чёртовой бандой психопатов-расистов, которые бегают по Портленду, убивая людей и взрывая бомбы, и не попытаешься уговорить их убить эту тварь Фламмуса!
— А как я могу это сделать? — весело рассмеялась Аннет. — Ну, папа! Их же не найти в телефонном справочнике на букву «У» — «Убийцы» или где-нибудь ещё! И ребята из Эшдауна вряд ли болтаются с ними после школы. Наша студенческая стоянка похожа на магазин по продаже «лексусов» и «БМВ». А не грузовичков с пирамидами винтовок.
— Не знаю, голубка, но я до смерти боюсь, что ты начнёшь бродить по байкерским барам в Макминнвилле или сотворишь другую глупость, задавая опасные вопросы о действительно опасных людях, и влипнешь
Полиция или ФБР узнают, что ты делаешь, и арестуют тебя в соответствии с Патриотическим законом или законом о пресечении внутреннего терроризма, и мне придётся потратить половину наших сбережений на адвокатов, чтобы получить то, что от тебя останется. Прости, я знаю, это тоже звучит ужасно, но ты понимаешь, что я имею в виду, или, что ещё хуже, ты в самом деле можешь наткнуться на настоящий расистский эскадрон смерти, и они убьют тебя. Аннет, пожалуйста! — настойчиво умолял её отец. — Обещай мне, что не натворишь таких глупостей! Мы потеряли одного ребенка, и теперь у нас осталась только ты. Если мы потеряем тебя, мы с мамой тоже умрём, в душе, так что об этом невозможно и подумать. Прошу тебя!
— Обещаю, папа, никаких баров в Макминнвилле, — пообещала Аннет.
— Хорошо, но раз ты обещала держаться подальше от баров в Макминнвилле, как мы сможем найти Добрармию? — спросил Эрик, когда они прогуливались по двору Эшдаунской академии.
Они были одеты в тёмно-синюю школьную форму, Аннет — в тёмно-зелёную юбку из клетчатой шотландки, а также в куртки с капюшонами и свитера от непогоды, с книгами под мышкой. Шёл первый день занятий после долгих рождественских каникул. Школьные власти разрешили Аннет не ходить на занятия ещё некоторое время, если нужно, но она ответила, что хотела бы вернуться к занятиям в школе как можно скорее.
— Мы не будем искать, — ответила Аннет. Она глубоко вздохнула. — Эрик, я думаю, мы должны перестать видеться, и тебе необходимо на людях держаться от меня на расстоянии. Я всё равно собираюсь сделать кое-что, и тут мой отец прав. Наверно, в конечном счёте, я погибну точно так же, как Джан, когда она наглоталась таблеток. И я не имею права брать тебя с собой в эту «смертельную поездку».
— Я с тобой, — ответил Эрик. — Я серьёзно, Аннет. Я тоже любил Джан, не так, как тебя, но она была важна для тебя, и поэтому стала важной и для меня. Если ты не хочешь больше быть со мной, заставить тебя я не могу, но если ты захочешь, то я сам убью Фламмуса. Как бы старомодно это ни звучало, но если я не смогу быть с тобой, меня не очень волнует, что случится со мной.
— Я знаю, — вздохнула она. — Именно это меня беспокоит. Я много думала о словах папы, что будет с ним и мамой и с тобой, если я провалю эту игру, а так, возможно, и случится.
— Но ты всё равно собираешься продолжить?
— Я должна, — ответила Аннет. — Просто нельзя по-другому, Эрик. Отец не прав в одном. Когда-нибудь мы должны поднять наши головы от корыта и позволить себе услышать эти вопли. Я не могу допустить, чтобы это продолжалось дальше, Эрик. Если я позволю себе не услышать смертельный крик своей родной сестры, если притворюсь, что не слышу, потому что боюсь, или мне просто слишком неудобно слышать, то потом будет легче и проще. И, в конце концов, я стану такой же глухой и слепой, как и все остальные. Кто-то должен услышать эти крики, Эрик, и что-то сделать, чтобы остановить весь этот ужас. Пойми меня правильно. Я не Жанна д'Арк и иногда до смерти боюсь сделать то, что задумала. Но я просто не могу по-другому.
— Старая поговорка об истине, делающей свободным — дерьмо, — сказал Эрик. — Истина не освобождает, она смертельна. Мы живём в мире, построенном на лжи, и тех, кто выбирает истину, уничтожают. Просто невозможно, чтобы я остался в стороне и позволил тебе заняться этим одной, Аннет. Ты делаешь это для Джан. И я отчасти тоже. Но в основном я делаю это для тебя. Я этого хочу и должен, но не хочу, чтобы ты когда-нибудь винила себя. Ты предложила мне отойти в сторону, а я отвечаю — «нет». Я с тобой. Теперь, как нам найти Добрармию?