Очищение
Шрифт:
– Крепитесь, Ян. Да пребудет с вами наш Спаситель.
Попрощавшись с Яном отец Марк поспешил в то место куда ни один священник за исключением, пожалуй, римских развратников не смог бы войти, не презирая себя. Но отец Марк, волею разных обстоятельств посещал это место не раз и не два. Там его знали и вопросов и удивления ни у кого не возникло бы.
Притон встретил пастора весельем и ярким светом, не смотря на позднее предрассветное время. Пьяные лавочники в обнимку с подружками поставляемыми мадам Тотти вовсю предавались возлиянию и разврату. Изредка неуверенными походками уходя в комнаты второго этажа, они спустя некоторое время возвращались, чтобы продолжить веселиться под звуки музыки. Сами музыканты уже порядком уставшие за эту бесконечную
Отцу Марку пришлось изрядно подождать и раздраженно наблюдать этот разгул, пока одна из полуобнаженных девушек не привела ему саму мадам Тотти. Хозяйка притона по взволнованному и странному виду священника поняла, что дело важное и, не медля ни минуты, потянула его за собой в свои покои. Там сидя на мягком пуфике, отец Марк и «обрадовал» хозяйку заведения.
– Какой ужас… – только и вымолвила она, картинно поднимая ладони к лицу.
Священник просто кивнул и не стал ничего комментировать. А хозяйка, все еще не веря услышанному, только качала головой и ждала продолжения. Когда же отец Марк поднялся, чтобы уйти, она спросила его:
– Сколько у нас есть времени?
– Сегодняшний день до заката. Потом ворота будут закрыты и сбежать можно будет только по реке. Тотти, если я узнаю что ты вывела проклятых с собой я пошлю баронскую стражу за твоей головой, да простит меня милосердный Бог.
– Марк, я не дурочка сельская. Я с тобой еще со столицы знакома. Я видела, что это было тогда… восемь лет назад. Я помню горы трупов. Я помню запах жаренной человеческой плоти. Я помню даже из-за чего ты решился служить Богу. Так что я сделаю все как надо. Ни одна из бедняжек не выйдет со мной. А если я… Если я сама… То обещай что ты отпоешь самоубийцу! Слышишь меня, Марк!? Обещай мне это. Я не хочу умирать так же мучительно как они. Как твоя жена… как твои дети… Обещай мне, что ты отслужишь по мне!
– Я обещаю. – Кивнул отец Марк и, тяжело ступая старыми армейскими сапогами по дорогим коврам Тотти, вышел прочь.
Глава вторая.
1.
Удивительно наблюдать людей связанных между собой некой тайной. И чем страшнее тайна, объединяющая людей, тем загадочнее отношения между ними. В иной момент кажется, что такие люди в полной мере овладели телепатией. Им хватает порой одного взгляда, жеста, улыбки, чтобы выразить свои мысли в огромном информационном объеме. Люди, собравшиеся в страшненьком кафе «Восток» на окраине Москвы, почти не знали друг друга. Но это нисколько не мешало им украдкой разглядывать пришедших или, больше того, обмениваться какими-то странными чуть смущенными улыбками. Это были очень разные люди. Сюда, словно спрятавшись от мира, забились и молодые и довольно пожилые. Бедные и богаты. Улыбчивые и странно обозленные. Но не различие в людях удивило бы стороннего наблюдателя. А удивительно схожие взгляды этих таких разных глаз. Даже когда они смотрели в глаза друг другу, там, в глубине, виделась если не тоска, то странное горе. Тщательно скрываемое. Спрятанное от всего мира. И еще там, на дне сознания, отчетливо проявлялся страх.
Сидящий у стены Семен Фомин без труда различал и страх в глазах собравшихся и глубокую скорбь, объединяющую этих, таких непохожих, людей. В какой-то момент ему даже почудилось, что он сидит на чьих-то похоронах. Все эти люди знающие некоего усопшего собрались здесь, чтобы проводить того в последний путь. Да вот беда, толи покойника кремировали, толи уже даже похоронили… в общем отсутствовал покойный без уважительной на то причины. И столы были пусты. Разве что на паре из них стояли принесенные с собой бутылки минеральной воды или лимонад. Одежда на людях была повседневная. А сами они, создавалось впечатление, только вырвались со своих офисов, вышли из-за прилавков, просто приехали из дома, одетые будто на прогулку по магазинам.
Только один человек на взгляд Фомина сильно отличался от всех других. Это «тот», кто собственно и собрал их всех… Таких разных и таких в чем-то похожих. И этот-то человек и был нужен Фомину. Семен страстно, до сведения скул, желал поговорить с ним. Он долго искал этого подтянутого, чуть резковатого, опасного не только в движениях, но даже в словах, человека.
– … Рано или поздно настанет момент, когда нас перестанут терпеть. – Говорил этот опасный субъект, мягко прохаживаясь между столиками и глядя поверх голов присутствующих. – Нам прикажут нашить на одежду желтые звезды как евреем при нацизме. Нас начнут сжигать в печах, нас будут травить газами. Кто еще не верит в это? Кому надо напомнить, что сначала у тех же евреев отобрали работу… Их сгоняли в лагеря и гетто. А нас? Скажите, кого из вас не уволят, когда узнают правду? А сколько среди вас уже пострадало? Поднимите руки те, кого уже увольняли узнав?..
Поднялось внушительное количество рук. Фомин по опыту знал, что собравшиеся и приврать могут. Но не в таком же количестве?! Видно и, правда, многие прошли через позорное вынужденное увольнение или были просто уволены «по собственному желанию».
– Поднимите руки те, кому уже предлагали уехать в так называемый реабилитационный центр? Добровольно покинуть столицу и переехать на природу, где якобы и воздух лучше и забота будет в большей мере? – спросил, оглядываясь, оратор и некоторые под его настойчивым взглядом вяловато отозвались. А этот мужчина покивал и, странно усмехнувшись, попросил опустить всех руки. Он вышел к сцене, на которой уже давно в этом кафе никто не выступал и, вытянув из кармана пузырек, поднял его вверх.
– Многие из вас знают, что это за лекарство? Не так ли? А кто из вас знает, что от этого лекарства умирает людей больше чем от самой болезни? О, я вижу уже есть те, кто прочувствовал все это на себе. Да. Именно так оно и есть. Нас травят этим «лекарством» от которого разрушается печень и центральная нервная система… Оно не лечит. Да и не лечило никогда. Оно убивает. Как газовые камеры Дахау. Как яд, вводимый нацистами безнадежно больным. Это лекарство – смерть. И нам его с вами в большинстве своем прописывали. Кто-то пил его. Кто-то выкидывал. Кто не пил – выжили. И сейчас уже могут за большие деньги покупать суррогат, который не лечит, а просто поддерживает в нас жизнь. Согласитесь, великолепный бизнес! Мы никуда не денемся, если хотим жить, и будем платить. Платить бесконечно… платить огромные деньги. Государство нас не уберегло от этой заразы. Медики и фармакологи на нас наживаются. Наши соседи и знакомые ждут, когда же мы подохнем все…
Он говорил это таким спокойным и словно уставшим голосом, что даже Фомин невольно начинал верить ему и его словам. Создавалась безрадостная картина, что весь мир против этих людей.
– А мы, как ни странно, хотим жить… Мы хотим выздороветь. Мы надеемся, что изобретут лекарства от этого. А зачем им что-либо изобретать, если мы и так платим? Зачем нас лечить окончательно, если это просто невыгодно… Сколько бы не стоило лекарство, с нас за всю нашу жизнь можно вытянуть значительно больше!
Мужчина прервался, оглядывая собравшихся, и продолжил, но уже набирающим силы голосом:
– Мы не просто хотим жить… Мы хотим перестать быть изгоями. Мы хотим жить нормально и как все… А не париями вечно гонимыми с работ и из дома… Когда я узнал свой диагноз… Я сам ушел из семьи. Мои родители, с которыми я тогда жил смотрели на меня как на прокаженного. Они смотрели так на своего сына! Они сторонились меня в коридорах, а моя мать тщательно замывала даже тарелки после меня с двумя разными видами моющих средств. И вот посмотрите никто не улыбается из нас… Хотя ведь право смешно… А сколько раз мы видели как люди вынужденно здороваясь с нами потом тщательно отмывают руку?