Очки для близости
Шрифт:
И билась бы о запертую оконную решетку с настойчивостью узника, просящего наказания.
Еще оставалась слабая надежда на совпадение. Наезд на Симочку мог быть случайностью. Но рисковать жизнью сестры и неродившегося ребенка я не имею права. Они не должны отвечать за чужую глупость.
Искать помощи у милиции или хозяина я тоже не стану. Я выкуплю спокойную жизнь близких людей. И угрызения совести — не цена за это.
«Совесть моя, что хочу, то и делаю, — разозлившись, подумала я. — Кто для меня олигарх Бурмистров?! Ноль.
Любой гадкий поступок можно оправдать целесообразностью. Взвешивать чужую жизнь и собственную нежную нервную систему я не стану. Беру на вооружение иезуитскую мораль: цель оправдывает средства — и вперед.
Страх за Симу выбил из меня все остальные чувства. Только раз за бессонную ночь в голове мелькнула мысль: а не рано ли я сдаюсь? Может быть, стоит поискать иной выход? Но я трусливо накрыла голову подушкой и принялась считать овец. Если я подохну от нервного истощения, никого, кроме меня, это не спасет.
Под самое утро я забылась тяжелым, не приносящим облегчения сном и очнулась только от грохота в дверь. Лупили изо всех сил и, по-моему, ногами, подушка лежала на моем правом ухе, и выбралась из-под нее я совершенно очумелая.
— Сейчас открою! — крикнула я и в один прыжок достигла двери.
На пороге стояла хорошенькая и крайне удивленная горничная Ада.
— Мария Павловна, с вами все в порядке? Я две минуты барабаню.
— Да, да, Аделаида, доброе утро. Я сейчас умоюсь и спущусь к завтраку.
Детей уже успели накормить и отправить на прогулку. На веранде, за столом, храня похмелье на лице, сидели мадам и лучезарный холеный Феликс. Контраст жуткий.
Мой помятый вид несколько исправил положение, приободрил мадам, и она, сняв тонированные очки, прищурила на меня и без того опухшие глазки.
— Ба, Марусенька, — елейно произнесла Флора Анатольевна, — да вы у нас гуляка?!
Где это вы вчера блудили?!
Феликс плотоядно оскалился и подхалимски поддакнул:
— Да?
— Извините, я неважно себя чувствую, — буркнула я. — Не выспалась.
Мадам внимательно поглядела на меня, надула губки и продолжила:
— Так у нас дело не пойдет. Феликс, ступайте в мою комнату и принесите коробочку с порошками. Она на туалетном столике.
Когда Эндимион упорхнул, мадам скорчила гримаску и сделала глоток чая.
— Мой гомеопат приготовил для меня чудесное зелье. Принимаешь на ночь один порошок, всю ночь спишь, как ангел, и утром встаешь свежа, словно роза. — На мой недоверчивый взгляд Флора Анатольевна поморщилась:
— Да, да. Сама вчера принять забыла. Теперь страдаю.
Из спальни мадам Феликс принес очаровательную антикварную коробочку для лекарств.
— Это вам, Мария, небольшой презент.
Флора Анатольевна имела садисткую привычку делать унизительно дорогие подарки людям, не имеющим возможности на ответный жест. Эта старинная вещица изумительно смотрелась бы в будуаре, стилизованном
— Спасибо, но я не могу это принять.
— Ах, бросьте, Маша, — хозяйка всегда называла меня по имени, если рядом не было детей. — Вы нужны мне в добром здравии. И кстати, не принять ли и мне один порошок и не завалиться ли спать?
Она отщелкнула длинным когтем с расписным маникюром крышку, достала бумажный конвертик и высыпала на язык белый порошок.
— Можно даже не запивать, — блаженно растягиваясь в кресле и надевая очки, сказала Флора Анатольевна и напоследок добавила:
— Все мужчины сволочи, Маша, и не стоят бессонных ночей.
В чем-то я была с ней, безусловно, согласна, хотя и по другому поводу. И пока хозяйка окончательно не уснула, я задала вопрос:
— Это снотворное?
— Это эликсир жизни, — усмехнулась мадам, — готовится лишь для избранных.
И никаких привыканий, последствий и побочных эффектов. Берите, Маша, спасибо мне скажете позже. И принимайте только один порошок на ночь, — почти мурлыкала Флора. Как же она любила себя в благотворительности! Очередная серая в синеву мышь пригрета на мягкой груди. Что ж, доставим ей это удовольствие.
— Спасибо, мадам.
Благодетельница замурлыкала еще отчетливей:
— Пожалуйста, дорогая. — И без всякого перехода:
— Феликс, укройте меня пледом и следите за комарами.
Весь остальной день был подчинен привычному распорядку. И только роза, оставленная у порога моей комнаты, делала его необычным. «От слишком навязчивого поклонника», — было написано на листке бумаги, обернутом вокруг колючего стебля.
Обиженный моей странной, непривычной грубостью Геннадий пригвоздил меня шипами розы к позорному столбу и исчез. Как в феврале, до апреля. Обидчивый, как девушка, философ.
Тамара Ивановна цвела букетом и пыталась выяснить, не связан ли мой смурной вид с исчезновением ее главного врага, и пыталась подлизаться куриной кулебякой.
Я отделывалась неопределенными жестами, но кулебяку съела.
Уложив мальчиков на послеобеденный отдых, я прошла к себе и позвонила домой.
Голос Симочки звучал театрально беспечно.
— У нас все в порядке, — щебетала сестра. Из трубки, как фон, доносилось бряканье посуды и шум воды. — Андрюша готовит, я сижу на кухне и руковожу. Маша-младшая стучит ножками и передает тебе привет.
— Сильно стучит? — обеспокоенно спросила я.
— Нет, нет, все как всегда. Бузит, шалит.
За спокойствие этой шалуньи я готова выть трубами Иерихона, развалить все подмосковные профилактории или, как Тамара Ивановна, взять в руки топор и поработать им во славу семейства. Преданность всегда была моей сильной стороной. Иногда добродетельные качества лишают людей невинности, любовь и преданность из этого порядка.