Одержимость

И спросил его: как тебе имя?

И он сказал в ответ:

легион имя мне,

потому что нас много…

Евангелие от Марка 5:9

Ибо написано:

«Мне отмщение,

Я воздам,

говорит Господь».

Рим. 12:19

История

эта случилась в небольшом городке, где я жил в двадцатые годы. Этот городок местные жители почему-то называли «маленьким Парижем», хотя как я ни пытался, так и не нашел в нем ни Эйфелевой башни, ни Монмартра. Но зато там были теплые зимы, почти как в моей родной Средней Азии, и отовсюду открывался чудесный вид на сопки, что возвышались над местностью.

«Маленький Париж» поначалу произвел на меня самое благоприятное впечатление. Когда я поселился там, получив место преподавателя в местном вузе, я думал, что обрету долгожданный покой. Казалось, к этому все располагало, и, прежде всего, атмосфера небольшого городка, с его тихой размеренной жизнью, местечка, где никогда ничего не происходит. Бульвар, где неторопливо гуляют жители, река с перекинутым через нее мостом с перилами, панельные дома советской постройки, площадь со статуей Ленина посередине, парки и много зелени, – таким запомнился мне этот городок, на пространстве которого суждено было разыграться драматическим и даже, можно сказать, необыкновенным событиям. Но обо всем по порядку.

Итак, я понемногу свыкался с новой для себя ролью преподавателя в университете. Помню, с каким волнением шел на первую свою лекцию. Но, когда ставишь цель перед собой, страх всегда можно преодолеть! Постепенно я начал получать удовольствие от своих выступлений перед многочисленной аудиторией, и страх прошел сам собой…

В один из тех дней, когда я только делал свои первые шаги на поприще учителя высшей школы, – кажется, это была пятница, – у меня появилось «окно» в расписании, целая пара, – полтора часа свободного времени. Тогда я покинул пустую кафедру и, закрыв дверь на ключ, вышел из здания университета. В моих мыслях было просто пройтись по бульвару, – благо, что до него недалеко, – он находился всего в квартале от того места, где я работал.

Стоял погожий денек «бабьего лета», – было тепло, ярко светило солнце, но в воздухе все же витало дыхание осени, а в парке, через который пролегал мой путь, листья на некоторых деревьях пожелтели, а иные опали и теперь шуршали под ногами.

Бульвар, выше упомянутый, представлял собой длинную аллею, которая служила местом прогулок и увеселений для жителей этого маленького города. По обеим сторонам этой аллеи высились старинные однотонные здания, облюбованные местной администрацией, и тянулись небольшие скверы, а спускалась она прямиком к реке, протекавшей по городской окраине. В выходные и праздничные дни здесь всегда было шумно, иногда устраивались ярмарки или давали концерты приезжие из центра артисты. Однако в тот пятничный день на бульваре было менее оживленно, хотя не сказать, что совсем никого. Молодежь гуляла, купаясь в лучах солнечного света, и я приметил нескольких своих студентов, идущих в ту же сторону – по направлению к реке. Они были так увлечены своей беседой, что прошли мимо, не поздоровавшись со мной. До моего слуха еще некоторое время доносились их веселые голоса и громкий смех.

Я вспомнил себя в этом возрасте, и студенческие годы пронеслись у меня перед глазами, – тогда было всяко, по-разному, – и шумные компании, и беспросветное одиночество, и первая влюбленность, которая не принесла мне радости, но во многом подвигла к творчеству…

В общем, я вспоминал с теплотой те годы, проведенные в Оренбурге, когда проходил мимо сквера, где бил одетый в мрамор фонтан. В выходные дни это место занимали представители местной богемы, – учащиеся художественного училища, здание которого размешалось в глубине этого сквера. Они рисовали друг друга или за скромную плату

предлагали свои услуги прохожим. В тот раз там было пусто, но, пройдя еще немного, я приметил женщину, которая стояла на углу у сквера, – возле своего мольберта. Это была какая-то художница, но я бы и не обратил на нее внимания, если б она не окликнула меня такими словами: «А вы, я вижу, решили задержаться в наших краях?» Тогда я остановился, с удивлением глядя на незнакомку, которая мне улыбнулась.

Она была миловидна, но не сказать, что красавица; не лишена некоторого дородства. Лет тридцати на вид. Довольно высокая и русоволосая. А глаза ее были глубокими и темными, как море (почему-то это сравнение мне тогда пришло в голову, и теперь я переписал его).

– Что, простите? – переспросил я.

– Разве вы меня не помните? – спросила она, продолжая улыбаться. Ее вопрос поставил меня в тупик, я только пожал плечами, вглядываясь в ее лицо, а потом до меня дошло.

– Ах, да! Вы же в гостинице работаете… Извините, у меня не очень хорошая память на лица.

Я вспомнил, что видел ее в гостинице, где останавливался сразу по приезде в этот «маленький Париж». На другой день я уже съехал оттуда и перебрался на квартиру, – в один из тех панельных домов, которыми пестрел этот серый городишко. С тех пор прошло около месяца, так что неудивительно, что я не мог вспомнить ту, которую видел раз в жизни.

– Я работала в гостинице, но две недели назад уволилась, – сказала она, сразу помрачнев (видимо, уход оттуда был не из приятных).

– А теперь вы, как вижу, в художники подались? – осведомился я.

– Нет, – засмеялась она. – Это что-то вроде хобби. А, кстати, не желаете, напишу и ваш портрет?

– Как-нибудь в другой раз, – усмехнулся я, продолжая свой путь. Четверть часа спустя я спустился к реке, несущей свои воды с тех круч, вершины которых, казалось, касаются самого неба. Природа тех мест красива и величественна, и, будь я поэтом, непременно воспел бы ее в стихах. Но, увы, моя привычка видеть в расцвете увядание, а в молодости старение сделала меня прозаиком, грубым, прожженным, а порой и циничным. Впрочем, только благодаря этому я смог, как кажется, вплотную приблизиться к Истине…

Этот городок, лежащий у подножия горного хребта, и теперь, спустя много лет, у меня перед глазами. Как и лицо этой женщины, – не могу его забыть! Тогда в тот день я не нашел в ней ничего особенного. Сотни таких же лиц каждый день мелькали передо мной. С кем-то из тех людей мне время от времени приходилось обмениваться какими-то фразами, – причем делал я это без всякого удовольствия, – другие были те, кто слушал мои лекции, – и всегда с неизменным скучающим видом, который сам за себя говорил о том, что на самом деле у них на уме. Живя в человеческом обществе, приходится мириться с тем, что видишь, – с равнодушием и серостью окружающих, с тем спектаклем, в котором и сам поневоле участвуешь. В спектакле этом есть актеры, есть роли, которые они играют с переменным успехом, есть декорации и обстановка, где разворачивается действие этого спектакля. Каждый из актеров играет свою роль по правилам, – так, как ждут от него другие, и редко, очень редко можно встретить того, кто бы осмелился нарушить эти правила…

Российское образование того времени – тоже спектакль, когда одни делают вид, что учатся, а другие – что учат чему-то. И когда я только пришел в высшую школу (точнее, в филиал федерального университета), студенты, кажется, были шокированы моим подходом, думая, что я требую от них слишком многого, – они ведь не привыкли к тому, что надо погружаться в учебу и размышлять над теми проблемами, которые я перед ними ставлю. Наталкиваясь на непонимание, я должен был идти на уступки и смягчать свои требования, – ничего другого не оставалось мне. Наверное, по этой причине я запомнил совсем немного тех, кого учил в те годы, – в память врезалось только одно лицо, – той, что не была моей студенткой, и у которой я сам многому научился.