Одержимость

Всех нас порой посещают мысли – что было бы, если бы я сделал всё по-другому? Приложил бы больше усилий, сделал всё иначе. Всё, от меня зависящее. Чем больше проходит времени, тем сильнее нам кажется, будто мы приложили не все усилия, выложились не на полную там, где могли бы…

Сегодня я осознал, что концепция «если бы я мог вернуться в прошлое, я бы всё исправил, сделал бы всё иначе» не имеет смысла. Вернувшись в прошлое, мы лишь совершим те же ошибки, ведь опытом, который мы имеем сейчас, тогда не обладали. Мы лишь вернемся в те обстоятельства и в тот эмоциональный фон, в котором находились тогда, вновь примем эти обстоятельства, они вновь заставят нас поступить так же. Время идет по кругу, змея продолжает глотать свой хвост. Ты ничего не исправишь. Ты не исправишь. Ты не вернешь. Ты не простишь. Себя. И всех. Поэтому жалеть о прошлом не имеет смысла. Исправить его, повернуть линию событий в другую сторону – попросту невозможно. Не имеет смысла убиваться. Нужно жить дальше, глотая своё сожаление. Тик-так. Бесконечность змей, бесконечность хвостов. Проглоченных хвостов, выплюнутых. Давящиеся хвостами змеи, идущие вперед годы. Белеющие волосы на моей голове. Я состригаю

их, сбриваю машинкой, но они возвращаются. Каждую ночь мои демоны нашептывают мне в голову сказки. Истории. Навязчивые мысли. Время идет по кругу. Всегда шло, просто я не замечал этого. Тогда зачем же я сожалею, почему мне так отвратительно тошно? Зачем вновь и вновь прокручиваю пленку диафильмов своей памяти, когда закрываю глаза? В сознании проносятся черно-белые воспоминания, мои черно-белые сны. Монохромные качели моего безрассудства. Вверх. В эйфорию, в наше зыбкое счастье. Вниз. В бесконечную глубину. Зачем, зачем ты делаешь это со мной. Зачем управляешь моей головой. Мы ведь решили, что прошлое уже не исправить. Что прошлое повторяется. Что нам суждено совершать одни и те же ошибки, ходить одними и теми же тропами, теми же кругами. Вечно. Пока подошвы не сотрутся о бетонный город, в котором мы заперты.

Вентилятор тихо вращался. Его огромные пластиковые лопасти кружились под потолком, разгоняя ветер и сухую пыль по всему периметру больничной палаты.

Сколько я уже нахожусь здесь? Морщусь, вспоминая свой сон. Я иду по набережной, вдоль грязных и иссохшихся берегов. Опускаюсь в каменный бассейн у твоего дома. Черное небо. Ливень, смывающий мои линзы. Я кричу, не в силах совладать с собой, и вода заливается мне в горло…

Перед глазами всё еще стоит эта картина. Желудок как будто залили сургучом. Ощущаю в нем лишь горячую тяжесть, и едва слышную пульсацию. Пытаюсь перевернуться на другой бок, в руку током ударяет боль. Катетер в вене на левой руке. Прилеплен несколькими пластырями. Задел.

Морщусь, кряхчу, переворачиваюсь. Осторожно, чтобы лишний раз его не задевать. Через одну кровать от меня лежит женщина лет семидесяти. Она раскрылась во сне, под легким накрахмаленным казенным больничным покрывалом она совсем обнажена. Я вижу очень сухую, морщинистую кожу. Вижу ссохшиеся груди. Меня пробирает дрожь, отвожу взгляд в сторону. Женщина издает тихий стон, но не просыпается. В палате есть еще одна, лежит на кровати справа. Отвернулась в другую сторону, я вижу лишь белое покрывало и силуэт тела под ним. Тускло горит лампа в коридоре. Моя первая ночь. Здесь повсюду пахнет болезнью и смертью. На мне огромный подгузник для взрослых. Одежда в подобных заведениях – непозволительная роскошь. Как же неудобно заклеивать на нем липучки, когда одна рука почти онемела от катетера… Хорошо, что мне сейчас не хочется в уборную. Не придется идти по коридору, который заставлен койками, потому что в палатах нет места. А на этих койках – живые трупы. Уже едва, но всё же живые. Стонут во сне. Воняют. Некоторые не спят и едва различимо дергаются. Некоторые привязаны ремнями. Мой желудок всё еще болит от шлангов и черпаков холодной воды, заливавшихся в меня. Интересно, мне теперь всегда будут сниться кошмары?

Например, об этом месте. Ты ведь сейчас не здесь. Уже давно не здесь, уже давно запах близкой смерти выветрился из твоей одежды и кожи. Уже давно ты смыл его с помощью воды и мыла, отдраил своё тело… Вот только из сердца он никуда не ушел. Всё еще где-то там, глубоко. В глубинах, въелся под кожу и впитался в душу. Пора бы уже и проснуться. Просыпайся. Вот уже скоро. Уже вот-вот…

Я чувствую, как раскачивается незримый маятник. Из раза в раз. Из стороны в сторону. Ты чувствуешь его? Чувствуешь, что мы уже были здесь, проживали это снова и снова, раз за разом. Я вновь просыпаюсь в моей бесконечной осени. Вновь отплевываюсь от пепельного привкуса во рту. Сколько прошло времени? С тех самых пор, с тех самых резиновых трубок в моем горле, воды, заливающейся мне прямо в желудок? Почему-то сейчас это кажется чем-то безумно смешным. Такова моя участь, видимо. Иронично посмеиваться над тем, что в прошлом причиняло адскую боль и невыносимый дискомфорт. Сколько прошло времени и правда? Год? Ориентиры расплываются.

Вспоминать с каждым разом всё труднее. Мои седые глаза уже не различают людей в толпе. Для меня они все слились в одно сплошное серое «не ты». Мои якоря уже держат меня не столь крепко, едва-едва соединяют с непрочной реальностью. Где начинается сон, где заканчивается эскапизм? Где реальность? Где настоящий мир? Может быть я схожу с ума, но мне правда всё сложнее находить ответы. А найдя их, сложнее удерживать в голове. Кинотеатры, больницы, каменные бассейны, лисий город – что из этого было взаправду, а что – лишь иллюзией? Неспокойным сном, полетом фантазии перед моими закрытыми глазами? Иногда перед сном я проживаю другие жизни. Лежу с закрытыми глазами, в своей холодной постели, а в голове проносятся сюжеты. Я помню их. Какое-то время еще помню, но со временем грань становится всё тоньше. Что из происходящего – происходило? Возможно, я лишь хотел, чтобы оно произошло? Сон, иллюзия, эскапизм, фантазия, воображение. Пока что я стараюсь помнить правду. Но, кажется, я разучаюсь доверять даже себе.

Кажется, я окончательно схожу с ума, и если это не прекратится (а что должно произойти, чтобы это прекратилось? как это вообще работает? оно может прекратиться само по себе? можно ли перестать окончательно сходить с ума?) то я, скорее всего, вскоре уже буду писать из психлечебницы. Впрочем, скорее всего, писать мне там не дадут. Или же я превращусь в некое подобие человека, которому не захочется не то что писать, жизнь вообще станет ему не интересна. Я боюсь утратить интерес ко всему. Я знаю, как устроены лечебницы здесь. Я не хочу попадать даже в приблизительное их подобие, не говоря уже о том, чтобы остаться в диспансере с такими же психами, как и я. Места более жуткого, как мне кажется, не найти на всей планете. Те, кто считает, что «загреметь в психушку» это так романтично и так по-писательски, просто дурачье. Я смеюсь над вами, я ненавижу и презираю вас. Я согласен поменяться с вами местами, чтобы вы на своей шкуре узнали, что это такое, чтобы вы выли, скулили и бежали так быстро, что кожа с ваших ступней оставалась бы на раскаленном асфальте.

Кажется, я окончательно схожу с ума, и если это не прекратится, то я, скорее всего, вскоре уже буду писать из психлечебницы. Я панически боюсь больниц, тем более таких, тем более в этой стране. У меня отберут всё, на чем я мог бы писать. У меня отберут всё. Даже меня самого. Я стану безвольным овощем, я перестану существовать, для них я не буду даже человеком, личностью. Всего лишь элементом декора, который теперь – в их полной, вечной и безраздельной власти.

Каждый раз, когда я выхожу на свой балкон и смотрю с него вниз, я чувствую себя очень странно. В моем воображении рисуются пугающие образы того, как я перевешиваюсь через перила и просто лечу вниз, навстречу асфальту. Я не могу остановить эти мысли и эти образы. Что удивительно, я вовсе не хочу покончить с собой. Нет, нельзя сказать, что подобные мысли не посещают меня совсем, на фоне этой бесконечной усталости от того, что всё идет не так, что мой мир рушится у меня на глазах, разбивается в осколки, так же как разбиваюсь я… Но я не собираюсь делать этого. У меня есть еще планы, есть еще цели. Но мне страшно. Мне до жути страшно, потому что каждый раз, когда я выхожу на свой балкон и смотрю с него вниз, у меня возникает ощущение нереальности происходящего. Ощущение, что если я сейчас перевешусь через перила и полечу вниз, этого не произойдет, это случится лишь в моем воображении, в голове, как и эти мысли. Я не могу контролировать эти образы, не могу контролировать мысли, не могу совладать с этим ощущением нереальности всего происходящего. Как будто это лишь сон. Я до паники боюсь. Того, что однажды мне будет казаться, что это всё происходит лишь в моей голове, в моем воображении, но на самом деле я сделаю это по-настоящему. В реальности. Мне нужна помощь. Пора прекратить это отрицать. Мне нужна помощь. Но принять её я боюсь не меньше.

Сегодня я осознал, что прошел ровно год с событий, описанных в «Бедламе». Моя черная годовщина. Эта квартира, этот балкон – всё повторяется снова. Странно, что я не заметил раньше, что эта дата давит на меня, заставляет чувствовать себя странно. Я снова один. Снова просыпается страх.

Когда именно это началось? Как это случилось? Как получилось, что мы стали жить ради женщин, умирать ради женщин, убивать себя ради женщин? Совершать ошибки и глупости, безрассудства. Когда это стало одержимостью? Я не знаю ответа. Вся бесконечная глубина искусства – всё это тоже только ради них. У меня нет ответов, я лишь знаю, что это абсолютная, пахнущая хлоркой и железом, истина. Мы стоим на грани безумия. В них мы видим свой смысл, свою высшую цель, своё оправдание, своё стремление, проблеск призрачной упущенной возможности перерождения сверхчеловеком. Только лишь ради них.

Я стряхиваю пепел и белые хлопья оседают мне на руку, поддетые прохладным поздне-летним ветром. Да, моя дорогая, моя госпожа, я уже чувствую тебя в воздухе, втягиваю тебя носом, как пес, учуяв тропу. Шахматные фигуры падают вниз, с доски, прочь, в оркестровую яму нашего существования, которое мы тщетно пытаемся завернуть в паутину смысла, псевдо-радостного и потешного оправдания бессмысленного бытия. Да, моя осень. Я уже чувствую твои серебряные перчатки на своем пороге, чувствую, как они готовы ласкать мое переполненное тревогой и тоской сердце. Жду осень, каждый год, год за годом. Жду чертову осень. Как избавление, как монохромного Иисуса с гноящимися ладонями, в которых он приносит спасение. Ради тебя я пройду через все океаны и все штормы, под фрегатом моей вечной тревожной тошноты.

Я знаю, я смогу.

Я всю жизнь боролся со своими демонами.

Иногда я мечтаю о других осенях. С этой – что-то не так, она какая-то иная. В этой всё хуже. Не то чтобы очень, но всё же.

Всё сломано. Всё испорчено. Всё отравлено.

Я вновь и вновь просыпаюсь после этих длинных коридоров подсознания, после этих долгих забегов в пучины неизведанного. Мои сны становятся всё длиннее, всё запутаннее. Я вроде бы здесь – но и где-то совершенно далеко. В реальности, так похожей внешне на нашу, но сложенную абсурдно-причудливым образом. Мне всегда тяжело после пробуждений. Мой разум, мое естество – протестует против этого резкого возвращения в мою реальность, в замкнутость моих стен, моего потолка, моих серых будней, пропитанных одиночеством. Я подолгу пытаюсь войти в ритм, поутру собрать себя заново, оставить все эти грезы эскапизма в причудливых мирах фантасмагории, что рисует мое подсознание по ночам – мирах, где знакомые места и знакомые персонажи перемешиваются в дикий коктейль, вроде знакомый, а вроде и абнормальный, коктейль, который я пью большими глотками. Мне сложно еще и потому, что во сне всё это кажется мне абсолютно нормальным и закономерным, я не замечаю подвоха. Но по пробуждению я начинаю вспоминать – от этих воспоминаний не скроешься, не убежишь, они лезут в мою голову своими липкими щупальцами, своими грязными руками, своими богомерзкими стопами топчут и гнут мой рассудок. Вроде бы знакомые места и персонажи. Иногда мне стоит больших усилий помнить о том, что именно мне снилось, а что было взаправду. Иногда это действительно сложно и мне становится страшно. Иногда я панически боюсь, что перестану различать сон и реальность, что мои воспоминания и память смешаются в проклятой диффузии. В моих снах абсурдным и тревожным способом смешиваются реальные образы. И именно из-за столь пугающей реальности происходящего мне тяжело по утрам отойти от ночных приключений. Я могу еще долго ходить загруженный, подолгу, до полудня или дольше, отходить от всех этих переживаний и тревог. Вспоминаются времена моей работы в театре. Режиссер всегда говорила мне о том, что я слишком вживаюсь в роль, слишком переношу всё на себя, принимаю близко к сердцу. А потом, после репетиций – не могу «отпустить» всё это, оставить за рамками сцены, перестроиться, переключиться на реальность. Это – моя большая проблема. Меня пытались отучить, но всё безуспешно. Я всегда «загружался» слишком сильно, не мог по щелчку пальцев перестать быть морально загруженным своими драматическими ролями, и переживаниями, связанными с ними. Я переживал их в самом прямом смысле слова. Это – мой дар и мое проклятие. Пусть будет так. Возможно, всему виной гиперэмпатия. А может, гиперэскапизм. Так или иначе, я никогда не умел быстро возвращаться в реальность. После снов ли, после драматических ролей – не важно.