Одержимый
Шрифт:
— Итак, что вы скажете? — спрашивает Тони.
— Прекрасно, — говорю я. — Это очень… очень… — Первая часть моего суждения готова. Но вот продолжение никак не подобрать. Во всяком случае, очень непохоже на Мастера вышитой листвы. И очень забавно. Чем дольше я размышляю, как дополнить свое «очень», тем забавнее выглядит картина. Во всех смыслах. Начнем с того, как и где ее повесили. Налегая нижним краем на каминную полку, наш шедевр напоминает бармена, который, опершись локтями на стойку, приготовился поболтать с посетителем, чтобы скоротать время до вечернего наплыва клиентов. Картине здесь явно не место. Гордость апвудских Кертов висит на
— Очень впечатляющий фон для сцены поглощения хлопьев и вареных яиц, — решаюсь я наконец.
Тони озадаченно смотрит на меня, потому что мое критическое суждение оказалось выше его понимания.
— Я говорю о завтраке, — приходится мне объяснять.
Мне показалось, вы упомянули, что это столовая для завтраков.
— Мы завтракаем в кухне, — говорит Лора. Мысль о том, что столовая для завтраков может использоваться по прямому назначению, граничит с наивнейшим промахом. — Это одна из тех комнат, в которые мы никогда не заходим. — Она дрожит от холода. Кейт тоже дрожит. И я дрожу. Здесь холодно и сыро. Получается, что они предпочитают сидеть в гостиной и разглядывать эстампы со сценами охоты, а своего бесценного апвудского Джордано держат подальше от глаз в запертой холодной и темной комнате, где шедевр потихонечку покрывается плесенью. Нечего сказать, эксцентричная парочка.
Но Тони интересуют вовсе не художественные достоинства картины.
— Я хотел узнать, сколько она может стоить, — поясняет он. — Сколько за нее можно взять? Каково нынешнее состояние рынка?
— Не имею понятия. А вы что — хотите продать?
— Не исключено. Но только за хорошую цену. Конечно, нелегко будет смириться с тем, что семейное достояние покидает родовое гнездо, но иногда приходится принимать трудные решения.
— Все равно здесь от нее никакой пользы, — добавляет Лора.
— Ну, так что скажете?
Я смотрю на Кейт.
— Пойду возьму Тильду, — говорит она, дезертируя с поля боя и оставляя меня в одиночестве.
— Позвоните в «Сотби» или «Кристи», — советую я. — Попросите их прислать своего специалиста.
— Он им не верит, — объясняет Лора.
— Как раз по их части у меня нет никаких сомнений! Сдерут десять процентов с меня, десять процентов с того несчастного остолопа, который картину купит, и еще НДС — с нас обоих! Хватит с меня «Сотби»! Я через них продавал Строцци. А «Кристи» я практически подарил Тьеполо.
Тьеполо? У них был подлинный Тьеполо? Ничего себе!
— И не упоминайте мне о маклерах.
— Маклерам-то он уж точно не верит! — говорит Лора.
— Потому что они не раз меня надували.
— Ха, как тогда с Гварди? Это потому что ты связался с каким-то мошенником в подворотне!
Теперь Гварди! Что еще прошло через их руки?
Тони вновь поворачивается ко мне:
— Ну, хотя бы первое, что приходит в голову. Сколько приблизительно?
Неудивительно, что его надувают, если он просит оценить свои картины людей вроде меня. Ладно, почему бы не попробовать прикинуть цену. Начнем с азов. Подобные картины, по-моему, рассматриваются как отделочный материал для декора комнат. Их продают акрами, как пахотные земли или пастбища. Сколько
Хорошо, скинем тысячу для достоверности. Но одна рама, пожалуй, стоит несколько сотен. Плюс обнаженная грудь, вероятно, позволяет повысить цену. Колено тоже кого-нибудь да привлечет. Добавим десятку за неподражаемое выражение лица главной героини. Накинем еще пару тысяч из уважения к хозяевам. И снова сбросим тысячу объективности ради… Сколько получается?
— Понятия не имею, — наконец изрекаю я. — Если бы это был нидерландский мастер пятнадцатого века, я бы еще смог сказать. Но здесь у нас итальянец семнадцатого. С таким же успехом я могу давать советы по разведению фазанов.
— Нидерландский мастер? — спрашивает Лора. — Вы хотели сказать, голландский?
— Нидерланды исторические в пятнадцатом веке включали в себя Фландрию и Брабант. — Я улавливаю нотки педантизма в своем голосе; во мне снова проснулся Эрвин — от Эрвина Панофского. Но на этот раз смеется Тони.
— Бельгия? — переспрашивает он. — Шоколад и пиво — больше ничего ценного в Бельгии никогда не было.
Напрасно было мое мимолетное увлечение Мастером вышитой листвы. По Тони Керту, можно забыть и Мастера легенды о Святой Лючии. А также ван Эйка, ван дер Вейдена, ван дер Гуса, Мемлинга, Массейса, Герарда Давида, Дирка Баутса…
— Вон один из ваших голландцев, — говорит Тони. — Катание на коньках и все такое.
Я поворачиваюсь. Окно, через которое из кухни подают блюда, закрыто небольшим зимним пейзажем. Он похож на крышку от довольно внушительной коробки шоколадных конфет. В его цветовой гамме действительно много шоколадных оттенков, от замерзшего польдера до зимних туч, сквозь которые пробивается солнечный свет. Довольно милый пейзажик. И точно не бельгийский.
— Это, несомненно, голландец, — заверяю я Тони. — Очень симпатичная работа. Но это тоже не мой период. Опять семнадцатый век. Кто автор?
Он берет картину и переворачивает ее:
— Здесь не написано. Как вы думаете, пару тысяч стоит?
— Вполне возможно.
— Три? Четыре?
— Кто знает? — говорю я.
Почему этот пейзаж закрывает окно на кухню, а не висит на стене? Подход к развешиванию картин в этом доме довольно загадочен. За «Катанием на коньках» обнаруживается еще одна картина, существенно меньше первой. Она ничего не закрывает, а просто лежит изображением вверх. Мы видим палатки, знамена, трех всадников и девушку, которая что-то наливает им из кувшина, а также сражающуюся в дыму кавалерию на заднем плане. Сразу вспоминается имя, Филипс Вауэрман. Еще один голландец семнадцатого века. Хороший, тонкий художник. Но не в моем вкусе.
— Здесь этикетка, — говорит Тони.
Я переворачиваю картину. Я был прав: нужно было высказать свою догадку и заслужить репутацию знатока.
— Вауэрман. «Всадники, восстанавливающие силы у поля боя».
Тони выжидающе молчит.
— Извините, — говорю я. — Даже здесь от меня мало толку. Все зависит от того, что означает эта подпись — «Вауэрман». Может, это «школа Вауэрмана», или «круг Вауэрмана», или «ученик Вауэрмана», или «подражание Вауэрману», или вообще ничего.