Одесситки
Шрифт:
Она взяла Доркину руку в свою, мягко погладила, провела по ладони, лицо ее осунулось, она заволновалась, что-то зашептала.
— Ты была в казенном доме?
Дорка не поняла сначала и молчала.
— Не ходи туда больше, не носи, нет ее там.
— А где? — Дорка обеими руками вцепилась в цыганку.
— На мертвом поле она.
— Каком поле? — не унималась Дорка, продолжая крепко держать цыганку. — Где моя мать, отец, сестры? Ты знаешь?
Цыганка утвердительно кивнула головой.
— Там они все, на мертвом поле, там целый город, твой народ, тысячи, и наши там тоже, и русские сеть, целый город — мертвое поле...
Дорка еще сильней прижала женщину к себе:
— Поведи меня туда, я заплачу!
—
Дорка едва поспевала за ними. Вдруг она услышана ржание, из-за дерева появился паренек с лошадью, он передал поводья старшему, и старая кляча под характерный свист быстро перебежала через пыльную дорогу, скрылась в небольшом перелеске между полями. В кустах Дорка заметила спрятанную подводу, в нее впрягли несчастного Воронка, так звали клячу, парни уселись на козлы. Тронулись, наказав девушке ждать. По одним им известной дороге ехал навстречу уходящему солнцу, словно пытаясь его догнать. «Тпрууу, это здесь, слезай!» — скомандовал Дорке старший, и помог сойти с повозки. Лошадь отвели в посадку привязали к дереву, сами юноши уселись рядом, поджав под себя ноги. Дорка стояла в нерешительности — поле как поле, несеянное, наверное, несколько лет. Она медленно двинулась вперед, несколько ворон вспорхнуло прямо из-под ног. Дорка остановилась, и вдруг все поле заходило ходуном, тысячи черных птиц, захлопав крыльями, с криками поднялись над землей. В ужасе она закрыла лицо руками и тоже стала кричать. Цыганенок, что поменьше, отломал большую ветку чумака, стал разгонять ею птиц. Дорка руками сгребла немного земли в небольшую тряпицу и быстро побежала к телеге. Она все оглядывалась, пытаясь запомнить это жуткое место, над которым кружили эти страшные черные вороны смерти. Хотела спросить что-то, но комок подкатил к горлу, не дал вымолвить ни слова.
— Там людей больше, чем во всей вашей Одессе, — произнес паренек постарше, — вы найдете это поле, мы там посадили тополя, в каждой посадке по пять на углах. Под ними закопаны гранитные камни с кладбища. Это наши цыганские знаки. Мы подвезем тебя к остановке, подождем, пока в трамвай сядешь...
— Я к вам вернусь! А откуда вы знаете про это место?
Ребята смолкли. Дорка схватила одного из них за плечо и стала трясти: «Говори же, почему молчишь? Что за тайна такая?» Мальчик попятился, чуть не упал: «Нельзя об этом... если жить хочешь...» Дорка не заметила, как в ярости буквально впилась ногтями в худенькую его руку: «Прости меня, мальчик, я тоже должна была здесь лежать, вместе с сыном». Она разрыдалась, не стесняясь детей, крепко прижимала узелок с землей к груди, причитала что-то на идише, который немного знала.
— Так вы, тетенька, с нами или куда поедете?
— К вам в ваш табор можно? Как вас зовут? Меня Дора, а вас?
— Я Ромка, а этот шустрик — Колька.
Обратно доехали быстро, распрягли лошадь, повозку забросали сухими ветками. Девушка поджидала их па условленном месте, завидев Кольку, о чем-то с ним заспорила, размахивая руками и искоса поглядывая на Дорку. Потом девушка кивнула женщине — мол, пошли, и они удалились в сторону кладбища. Табор сидел вокруг костра тихо, палочками помешивая в пепле картошку Привязанная лошадь жевала траву из мешка, пахнущего свежими арбузами, Дорка все время глядела на цыганку, но та, казалось, не обращала на нее никакого внимания, только молча протянула картофелину, насыпав на ладонь щепотку соли. Потом в железную кружку напили ей кипятка с мятой, положили сверху кусочек хлеба. Цыганка из-под юбки достала мешочек и раздала сахар. Никто за все время не произнес ни слова. Поужинав, здесь же, на плитах, стали укладываться на ночлег.
Гранитная плита за день нагрелась солнцем, не прикоснуться, и теперь это тепло она щедро отдавала женщинам. Луна взошла и освещала памятники, казалось, они светились изнутри и напоминали каких-то древних воинов, охранявших этих женщин, этот табор. Дорка слушала цыганку в каком-то полусне; после услышанного кладбище больше не пугало ее, а наоборот, чудилось раем. Может, рай и есть покой — вечный покой... Дорка обхватила цыганку и стала целовать, прижимая к себе ее худенькую вздрагивающую фигурку.
— Ну вот, ты знаешь все. Испугалась? Тебя проводят.
— Не надо, теперь мне ничего не страшно, — Дорка посмотрела на луну, обвела взглядом небо: «Куда же ты смотришь, Господи? За какие грехи ты нас караешь? Или тебе все равно? А может, тебя там и нет вовсе?»
— А я боюсь, за табор боюсь, за детей боюсь, — тихо прошептала Маша.
Дорка обняла девушку:
— Я живу на Софиевской, ну, сейчас Короленко, напротив магазина, я в нем работаю уборщицей, заходи, ты теперь мне... как... я помогу... если что... — Говорить она не могла, Маша и без слов все понимала:
— А меня ты найдешь через цыганский телефон.
— Это как? — Дорка даже плакать перестала, всматриваясь в лицо цыганочки, на которое падал лунный свет. «Я, наверное, сплю, это сон», — думала она.
— Да так, любому цыгану или цыганке скажи: Дора ищет Машу, и я тебя найду. Береги сына, прощай!
Дорка не шла домой — бежала, и только у ворот, завидев маячившую Надьку, замедлила шаг. Послышался тихий, уже знакомый Дорке свист, значит, все-таки провожали.
— Дорка, что случилось? Почему так долго? За тобой гнались? Весь город в бандитах, а тебя черти по ночам носят.
— Очередь большая была на передачу, все нормально.
— Мы места себе не находим, а у нее всё нормально.
Надежда развернулась, махнула рукой Екатерине Ивановне — мол, всё в порядке, и, не дожидаясь Дорки, пошла домой.
— Надя, спасибо!
— Пожалуйста, — не оборачиваясь, шепотом ответила она.
В комнату зашли тихо, Дорка подошла к буфету и положила узелок на блюдце.
— Что притащила? — Надежда хотела взять блюдце.
— Не тронь! — Дорка ударила подругу по руке. — Идиотка неблагодарная!
Надька легла на топчан, заплакала от обиды, завтра же домой поедет, свинья, за неё переживаешь, а она ещё руки распускает.
Дорка не могла заснуть, как только она закрывала глаза, перед ней, словно в кино, возникали картины из рассказа цыганки. В ужасе она открывала глаза, садилась на край постели, обливаясь холодным потом. Болело сердце, чувствовала, что Надька тоже не спит, переживает. Опять закрыла глаза и завалилась на кровать.
— Дора, — Надька растолкала подругу, — ты что так стонешь? Какие гады? Говори же, что молчишь? Ты мне не доверяешь? Пойдём на кухню, или лучше во двор.
Надька набросила на Дорку халат, и обе женщины спустились во двор. В углу, у последней парадной, где жил Иван, они уселись на небольшую скамеечку, прижавшись друг к дружке. Обе молчали. Надежда уж всё передумала, что могло случиться, не иначе как влюбилась, неужели в... Дорка вздохнула:
— Я сдала посылку рано, никого не было, и пошла на кладбище, на еврейское, там недалеко, рядом с тюрьмой. Еще с отцом в детстве ходила, думала по фамилии кого-нибудь найти, потом присела на поваленный памятник, солнце грело, тепло, я уснула. Мне приснилась мать, я с ней говорила, как с тобой, я её видела, я её чувствовала... Надя тесней прижалась к подруге, а Дорка продолжала — Мама мне сказала, что все с ней здесь — и отец, и дети, кроме меня и какой-то Розочки, я поняла, это новорожденная моя сестра, Надя, это сестричка, она родилась, когда наши ушли, понимаешь? Мама назвала её Розой, как бабушку. — Она опять замолчала. — А потом я открыла глаза и увидела цыганку, сначала я приняла её за свою мать, потом только рассмотрела — табор там, настоящий, только без мужчин, две совсем молоденькие девочки с детьми, детей много, кочуют и собирают своих.