Одесская сага. Ноев ковчег
Шрифт:
– Мне та-ак интересно! – раскланиваясь в партере со знакомыми, продолжала Лидочка. – Ты себе, Николя, не представляешь!
– Никогда не думал, что тебя интересует жизнь биндюжников. Или ты хочешь сравнить достоверность?
Лида метнула короткий не взгляд – булыжник во внезапно расшалившегося супруга:
– Ты мне хочешь напомнить мое происхождение, товарищ Ланге? Так я его отлично помню. И только благодаря ему тебя и твоего папу не поставили к стенке как буржуев. Наша пролетарская Мельницкая и папино железнодорожное депо стали единственным аргументом.
Несчастный Николенька поперхнулся:
– Ну Лидочка, ну что ты! Ты же знаешь!
– Уже ничего! – отрезала Лида и вышла в фойе.
А интересовал ее один тонкий нюанс – как обойдут так называемую «одесскую тему» в постановке. Она точно знала – постановление уже принято.
Новоиспеченная главная репертуарная комиссия издала специальное распоряжение о запрете акцентированных куплетов и песен. Акцент подразумевался… национальный. В опалу попали популярные кавказские, цыганские, еврейские и… даже одесские песни. В том числе «блатные» и «приблатненные». В театрах должна звучать классика, а не песни толпы. Борьба с «мещанскими» и простонародными вкусами велась еще с 1923 года, когда в Петрограде было издано строжайшее предписание запретить к исполнению «акцентированные» (читай, в первую очередь – еврейские) куплеты, в результате чего многим эстрадникам срочно пришлось менять репертуар. Нарушать партийные циркуляры могли, как всегда, только последние и первые – или отребье из портовых кабаков, которых некуда было увольнять, или звезды первой величины. Русскому театру эта роскошь свободы была недоступна. Тем не менее режиссеру удалось найти грань между ожиданиями публики и запретами партии.
В фойе шло бурное обсуждение после спектакля.
– Бабель – это одесский рубщик! Его тексты – это истекающая соком и кровью туша в пять утра на Привозе. Он до безобразия витален, ну и красочен на грани – как жизнь под кокаином, – захлебывался местный поэт и по совместительству заведующий заготконторой «Союзмясо».
– Ох уж мне ваши производственные образы, – скривила носик Лидка. – Тогда уже не рубщик, а резник. Так кошерно пустить кровь мифу о свержении отца! Загнать Древнюю Грецию в одесский двор! А вот Алеша – гений! – Она театрально похлопала в ладоши. – Такая судьба! Такая воля! И талант! Талант несомненный!
Алеша – Алексей Львович Грипич – был действительно выдающимся молодым театральным режиссером. Оставшись в пять лет круглым сиротой, он воспитывался в Гатчинском сиротском институте. А потом получал второе образование в политехническом, где увлекся театром. В двадцать два Алешенька поступил в студию Мейерхольда и после перерыва на участие в Первой мировой продолжил обучение и работу. В Одессе московский гость поставит пять спектаклей. И самым обсуждаемым и популярным станет «Закат».
– Лидочка, я так понимаю, он сегодня тоже у нас? – Николя все пытался загладить оплошность, допущенную им в начале спектакля.
– Господи, Николя, ты хоть что-нибудь дальше своего фужера видишь? Он же у нас был на прошлой неделе! Ты хоть понимаешь, откуда такие места? И не думаю, что стоит его еще раз приглашать, – Лидочка обладала чутьем не только на сокровища и дамские моды, но и на тренды в политической жизни. «Закат» очень холодно приняли в Москве. Да и в Одессе через полгода убрали из репертуара. Тогда же в немилость впал Бабель. А вот Грипич благополучно ставил спектакли от Москвы до Баку еще лет пятьдесят.
1928
– Опять наша Одесса впереди планеты всей! – возмущалась Нюська Голомбиевская на весь двор. – Не! Как вам это нравится! Они ввели у нас хлебные карточки! Теперь хлеба за деньги купить нельзя! Я шо, теперь за еду буду работать?!
Макар – Павел Иванович Макаров, в прошлом запойный пьяница-камнетес, в нынешнем не менее запойный профсоюзный деятель – выплыл, пошатываясь, из-под лестницы:
– Слышишь ты, лишенка! Погавкай там! Мы враз управу найдем!
– Кто лишенка? Я – лишенка?! – взорвалась Нюся. – И кто я, по-твоему, – дворянка, нэпманша или священник? Ах ты гнида синяя! – распалялась она. – Я вот припомню, как ты за царя-батюшку тут песни пел и слезы на кулич ронял! И напишу куда следует! Или просто расскажу при случае. Прямо в постели!
– Ой, да кому ты нужна, лахудра старая!
Макар зря упомянул возраст Нюси. Потому что на галерею со всем пылким максимализмом юности вылетела тонконогая, трепетная, полупрозрачная Полиночка. Шестнадцатилетняя восходящая звезда одесской балетной школы одним взмахом грациозных сильных рук выплеснула с галереи на макаровский лоб, плавно переходящий в затылок, кастрюлю борща вместе с тарой.
– Эй, шмок [3] , вали, откуда выполз! Мы на твоих похоронах спляшем!
3
Шмок – ругательство, мужской половой орган (идиш).
Борщ уже остывал на коридоре, поэтому обошлось без ожогов, но цветом лица Макар сравнялся со знаменем коммунизма.
– Ты что сделала?! – охнула Нюся. – Что мы жрать будем?! Это ж на три дня… Ой горе! За что мне это горе?!
Фира хохотала:
– Ну что ты орешь, как потерпевшая? Полька – молодец! Я ей супа даже с хлебом дам. Сама так давно хотела.
– Мне хлеб нельзя! У меня экзамены скоро, – выглянула из-за Нюсиного плеча Полина. – А?..
– А Котьки дома нет. У него вторая смена. Тоже за карточки теперь трудится.
Хлеб и другие продукты выдавали по трем категориям. Высшая категория А – ценные работники армии и флота, оборонки, транспорта и связи, командный состав и, конечно, руководство госконтор. Категория Б – рабочие и простые служащие, живущие теперь официально впроголодь, и, наконец, оставленные за бортом «лишенцы» – те, кто был лишен избирательного права – офицеры, священники, предприниматели, буржуа и оставшиеся уцелевшие аристократы. Им еда была не положена. Хлеб можно было купить только в частных лавках или за валюту или золото. Следом за хлебом в «заборные карточки» пошли другие дефицитные продукты: сахар, мясо и рыба, мука и картошка, макароны и крупа, коровье масло, леденцы, чай, мыло, щелок и даже нитки.
Женька вечером прижималась к Петьке:
– Петенька, как страшно! Ну хорошо, ты с пайком. А если я в декрет уйду – мне карточки не дадут! Маме сколько там на ее «Джутарке» положено? Хорошо, хоть сама поела там же. А на детей вообще не выписывают! А у нас Ксеня! И Ванечка будет…
Петька целовал ее округлившийся живот:
– Не бойся. Такую войну с революцией пережили – прокормим вас. Еще Котька за голову взялся, тоже карточки в семью. А вот как Лидка твоя выживет? Она же из вражеского лагеря – там же полный набор: дворяне, нэпманы, тунеядцы… Ты съезди узнай – может, надо чего?