Один день ясного неба
Шрифт:
Никто бы не воспринял его рассказы всерьез, зная, кто он и что у него на уме. Он сонно улыбнулся. Самое клевое – сохранять таинственность, и ему уж точно не хотелось привлекать к себе внимание. В отличие от некоторых сволочей, которые прямо-таки заслуживали, чтобы ими заинтересовались. Вроде Пони Брейди.
Кристофер «Пони» Брейди был муниципальным советником второго округа Дукуйайе и получил известность благодаря своим кампаниям защиты молодых женщин от мужских грехов. Однажды он натравил своих прихвостней на парочку, которая целовалась на паперти церкви преподобного Латибодара. Якобы девушка
Романза уже давно почуял, что Пони с гнильцой. Советник был лжецом и любил распускать руки, так что Романза держал ухо востро в надежде вызнать что-то про его делишки. Кто-то ведь что-то знал и мог рано или поздно сболтнуть; вчера вот трехрукая женщина и сболтнула.
Она работала на Пони Брейди и, когда они присели за столик в уголке танцзала, где раз в два дня выступали музыканты, чьи лица были покрыты черной пудрой, а гитары жалобно рыдали, словно женщины-плакальщицы, кое-что рассказала. Она к этому моменту уже изрядно напилась и шептала Романзе на ухо, да так тихо, что ему приходилось наклонять голову к ее губам. «Шшшшш», – напевал он, когда она уснула, вытянув руки на столе. Ей даже слегка полегчало после того, как она ему исповедалась; людям всегда становилось легче на душе после таких признаний.
Он не сомневался, что все рассказанное было правдой, ибо с рождения умел отличать правду от лжи.
И яркой краской написал то, о чем она ему поведала, на ярких оранжевых лентах, которые развесил на зданиях городского суда и муниципалитета, и на улицах, и на стенах домов, и на стволах деревьев, и везде – пока не утомился.
ПОНИ НАСИЛУЕТ ДЕТЕЙ
Сонтейн добралась до него, тяжело дыша и качая головой. Она умостилась на крепком суку напротив, прилегла, словно подражая ему, и затараторила. Это он научил ее так делать: взобравшись на дерево, сначала выбираешь место поудобнее, а потом уж занимаешься чем-то другим.
– Заза, а ты слыхал о…
– Сонтейн, чуть помедленнее.
– О…
Она слегка качнулась на суку и, сосредоточиваясь, прикрыла один глаз. Ямочки на щеках, лоснящаяся кожа, пружинки волос, девятнадцать лет – и никакого дара. Это шокировало людей. Но, по его мнению, именно отсутствие врожденного дара делало ее особенной.
Поймав равновесие, Сонтейн глубоко вздохнула. Рядом с ее лодыжкой висело небольшое облачко.
– У тебя усталый вид, – сказала она.
– Да.
– Ты слыхал, что стряслось в Лукии?
– Откуда? Ты же меня разбудила.
– Знаешь Кристофера Брейди?
– Не-а. – Он врал, как и все, но ему это не нравилось.
– Да знаешь!
– Разве?
Она почесала свое лоснящееся плечо.
– Крупный политик. Папа несколько лет назад принимал его дома.
– Пони Брейди. Угу.
– Он изнасиловал девятилетнюю девчонку. Заза. Меня сейчас вырвет.
– Да.
– Папа сказал, его арестуют. Какой-то местный граффити-художник исписал надписями весь город.
– Какой
– Ну, который пишет скандальные надписи. Это же он разоблачил ворюг в пекарне Плюи, которые торговали пирожками с кошатиной. Он доставляет папе немало радости. Этот парень всюду лезет.
– А с чего они решили, что он не клевещет?
– Да все, о чем он говорит, оказывается правдой. Папа сказал, что он дал распоряжение начальнику полиции задержать Брейди. Нашли двух свидетелей, которые готовы дать показания, и мать девочки тоже вроде набралась храбрости и заговорит, и очень может быть, он насиловал и других детей, прости нас, грешных! Папа ругается, говорит, у него сейчас нет времени, но я ему посоветовала не оставлять это дело.
– Надеюсь, Сонте, он не оставит! – кивнул Романза.
Он не особенно доверял ни отцу, ни полиции, но лишь надеялся, что кто-нибудь тихо зажмет Пони в углу и набьет ему морду, даст передохнуть, а потом снова наваляет.
– В общем, – продолжала Сонтейн, – я тайком выбралась из дома, чтобы провести час с братиком, пока не начался тарарам.
Он ущипнул ее за нос.
– Ну и хорошо.
– Сегодня еще затемно старая дама с мамой пришли меня будить, чтобы намазать маслом.
Он поморщился. Она зачем-то врала, отчего его больное горло заболело еще больше. Большинство людей врали: от стыда, от страха, ради выгоды. Он не держал зла на лжецов, но Сонтейн, как правило, старалась не уязвлять его ложью. Возможно, сейчас она лгала, чтобы успокоить себя – приуменьшить что-то. Но это была одна из худших разновидностей лжи. Он вгляделся в парившее около нее облачко. Его испугал этот странный разговор.
Она насупилась.
– Ты не придешь завтра ко мне на свадьбу, да?
Он закашлялся так сильно, что им обоим пришлось вцепиться в сотрясшиеся ветви. На мгновение ему захотелось стать кем-то другим.
– Да нет, я и не собирался.
Сонтейн потянула себя за мочку уха. Интересно, подумал он, мама замечала, что сестра делала так, когда смущалась или печалилась? Вряд ли.
– Наверное, папа не позволил бы тебе присутствовать, – вздохнула она. – Даже на ступенях храма не постоишь, Заза?
Ему не хотелось, чтобы она обижалась на отца накануне свадьбы. Папа хоть и был глупец и религиозный фанатик, но все же любил Сонтейн. Некоторые учатся житейским премудростям через любовь.
– Как настроение? – спросил он. – Свадебное платье готово? Ты сама-то готова?
– Да.
Романза зажмурил один глаз, словно получил резкий удар в челюсть.
– О, Сонте, что такое! – И он обхватил ее за талию. – Ты думаешь, я не учую такую явную ложь? Что с тобой стряслось?
Уголки ее рта опустились.
– Ничего.
– О-о-о-о-о. Вот оно что! Вы с Данду ссоритесь? – Ему нравился Данду. И он знал, что значило, когда Сонте оттягивала свою мочку.
Она молчала, потупив взгляд.
– Да я пошутил. У тебя с ним и правда разлад?
– Не-е-е-ет.
От такого нагромождения лжи у него закружилась голова. В их отношениях явно возникла проблема, но, возможно, Данду об этом даже не догадывался. Романза кашлянул.
– Если тебя что-то беспокоит, тебе надо ему рассказать.
– Знаю.