Один на один
Шрифт:
Немного в стороне стоял высокий красивый парень лет двадцати пяти. Он стоял очень прямо и ближе не подходил, хотя явно пришел на Мишкины похороны. Лицо его время от времени искажала уродливая судорога. Саша был готов поклясться, что этот парень сейчас изо всех сил сжимает кулаки в карманах, чтобы не расплакаться. «Это же Мухин!» – вдруг сообразил Саша. Сразу припомнилось емкое Мишкино: большой и красивый – небольшая пауза, – как динозавр. Точно. Было в Толе что-то грациозно-тяжеловесное, от диплодока.
Все задвигались, зашевелились, стали слышней всхлипы, прорвались чьи-то
Саша заставил себя подойти и взглянуть на осунувшееся, синевато-белое лицо в гробу и испытал даже что-то вроде облегчения от того, что этого совершенно чужого и незнакомого человека сейчас закопают в землю. Мишка был совершенно не похож на себя.
Все. Через пятнадцать минут гора цветов скрыла под собой небольшой песчаный холмик и гипсовую плиту. Просто «Шестаков Михаил». «До отчества не дожил… – с горечью подумал Саша, чувствуя, как его начинает затоплять тоска. – Эх, если бы я мог поставить памятник, – нашел бы плиту гранитную, потемнее, построже, и выбил бы „Лейтенант Шестаков, по прозвищу Рэмбо“, а там пускай думают – лейтенант ЧЕГО. А еще, может быть, „Валдайчик“ наш изобразил… И чтоб без фотографии. От веселых лиц на памятниках сразу глаза щиплет. А от суровых – стыдно становится».
Саша задумался и не заметил, как народ потихоньку потянулся к выходу.
– Идем? – глухо спросил Валерка.
Саша покачал головой:
– Нет. Я пойду пройдусь немного. Здесь бабушка недалеко похоронена. Зайду к ней.
Дрягин, как обычно, покивал, протянул руку: прощаться. Но пожать не успел. Прямо перед ними остановилась Носатая.
– Дрягин и Самойлов? – ужасно казенным тоном спросила она, как будто собиралась выдать повестки.
Оба лишь удивленно на нее посмотрели. «Черт побери, – подумал Саша, – здесь все, что ли, ясновидящие?»
– У нас поминки отдельно будут, без родственников, – сказала она довольно резко. – Если хотите, приезжайте. – И протянула бумажку с адресом. «Тихорецкий, 3» – успел разглядеть Саша. И тут же отошла. Саша проследил за ней взглядом: подошла к Мухину, что-то строго ему говорила. Тот стоял молча, только качал головой отрицательно. Чуть позже к ним присоединился немолодой мужчина и тоже принялся в чем-то убеждать Мухина.
Саша обернулся к Валере:
– Ты поедешь?
– Поеду, – твердо и зло, как будто споря с кем-то, ответил Дрягин.
– Тогда – пока.
– Пока.
Какой веселый вид, несмотря на грязь и сырость, имеют весенние парки!
Какой тоскливый вид, несмотря на нежную молодую зелень, имеют кладбища!
Мысли толпились в голове, лезли без очереди, Саша даже заметил, что невольно ускорил шаг, стараясь не упустить ни одну из них. Что-то важное, очень-очень нужное, маячило впереди, и главное теперь было – не сбиться с дороги.
Смоленское, наверное, самое странное и загадочное кладбище в Питере. Саша ненадолго остановился около обнесенного прочной старинной решеткой участка Кононовых. Как всегда, защемило сердце при виде безнадежно ласкового: «Шусенька Кононова. 1932–1936». Как всегда, поразился красоте мозаики
Ксения всегда была любимейшая бабушкина святая.
«Какие смешные люди, – говорила Оксана Сергеевна, возвращаясь „от Ксении“, – пишут записочки и суют во все щели и трещинки часовни. Небось думают, что ночью Ксения сама вытаскивает их и читает? Жуть какая!» – Бабушка всплескивала полными белыми руками и смеялась.
О чем бы попросить? Саша с горечью понял, что, по большому счету, ему, оказывается, незачем тревожить добрую святую. Давным-давно он вышел из того возраста, когда простодушно и искренне просят о невозможном.
Когда умер дед, четырехлетнему Сашеньке, жалея, сказали, что дедушка просто уехал. Далеко-далеко. Маленький Саша не то чтобы очень любил деда, но ждал его потом очень долго. Даже после того, как жестокие соседские дети объяснили, что это – полная безнадега. Почти год спустя на соседней улице Саша увидел гуляющего с внуком солидного старикана, до боли похожего на «уехавшего» дедушку. Детская логика немедленно подсказала страшный в своей простоте вывод: дедушка вернулся, но перепутал адрес! И теперь живет у чужих людей, гуляет с чужим мальчиком!
Два часа рыдающего Сашу отпаивали валерьянкой. А потом сказали: все, парень, ты уже взрослый человек, а потому знай: дедушка умер. Навсегда. Его положили в деревянный ящик и закопали в землю. Больше ты его не увидишь. Никогда.
Сашу немедленно вырвало всей выпитой валерьянкой, а слово «никогда» прочно вошло в сознание.
Эх, Мишка, Мишка, мы ведь и расстались-то с тобой не по-человечески. После этой гнусной забегаловки с пивом по девять тысяч Шестаков, не оборачиваясь, поехал на работу. А Саша – в общагу.
У Саши появилось странное ощущение, будто он куда-то опаздывает. Сейчас, сейчас… Вот она, потерянная мысль: что это за чушь говорила та гнусная девица в кафе, когда Шестаков собрался уходить? Что-то вроде: «…недолго тебе осталось пиво пить…»? Хорошо бы, конечно, найти эту ведьму, тряхнуть ее хорошенько за шкирку, спросить построже: откуда знаешь? Чего языком своим поганым мелешь?
Саша не заметил, как свернул, не доходя до бабушкиной могилы, на главную аллею к выходу. Прости, бабуля, я потом к тебе зайду. Сейчас недосуг – слишком много вопросов у меня накопилось.
Да нет, конечно, не поехал Саша Самойлов разыскивать ту глупую бабу. «Тихорецкий, 3», – повторял он про себя, стоя на эскалаторе. Господи, а квартира? Сейчас, сейчас… Мишка, где же твой «метод Шерлока Холмса»? Ну? Думай, думай. Что нам еще известно? Мишка, кажется, обмолвился, что у них, на Тихорецком, на окнах – решетки. Ага. Значит, первый этаж. Это уже хорошо…
Сашина дедукция не пригодилась, потому что, подойдя к дому 3, он сразу же увидел Валерку и Носатую.
– Молодец, – кивнул Саше Дрягин. – Я знал, что ты приедешь. Меня Наталья Гавриловна домой к ним звала, а я решил – нет, сюда.