Один на один

Внуков Николай Андреевич

Сейчас я один на один с островом. Природа вовсе не добренькая и не красивая, как кажется, когда смотришь на нее из окна комнаты или из туристской палатки. Все эти двух-трехдневные походы в тайгу или прогулки за грибами или дикой смородой — игра для детей и для взрослых. Все равно ведь придешь домой в тепло и уют… А вот когда не поход, а по-настоящему… Да еще не знаешь, сколько это настоящее продлится…

Неужели они все-таки решили, что я утонул?

Тогда отец останется совсем один. Трудно будет ему. Трудно человеку приходить в свой дом и знать, что его там никто не ждет. Пусто становится вокруг. И тогда одно утешение — быть полезным другим

людям работой, своей головой, своими руками.

Вот и мне теперь надо тоже так.

Если меня никто не ждет, если я сам по себе, то и нужно быть полезным только самому себе. У меня сейчас одно право — драться до конца.

Я поворошил сучья в огне.

Право…

Нам в школе рассказывали о правах человека. Право на труд, право на учебу, право на отдых…

Но все это — когда ты находишься среди людей. А вот если человек один, как я сейчас? Есть ли у него какое-нибудь право и что это за право? Что мне нужно завоевать? Остров? А для чего он мне? Разве чтобы прокормиться — копать саранки, добывать мидий, пить воду из источников. Это для того, чтобы жить. Значит, мне природой дано право на жизнь. И природа может у меня отнять это право. Очень просто — запустит вот так дождь дней на десять, и я отдам концы от голода и холода. Выходит, и здесь мне право на жизнь надо завоевывать. У острова. У дождя. У этих деревьев.

Ну что ж. Попробуем завоевать…

Я здорово ослабел за эти дни. В голове непрерывно гудело и все время хотелось спать. Только холод вздергивал меня и заставлял шевелиться.

А дождь все шумел, падая на парусину, и снаружи все так же бесился ветер.

БЕРЕГ ЛЕВОГО БОРТА

На Берег Левого Борта я отправился на восемнадцатый день. До этого еще ни разу не заходил за Правые Скалы — дорога туда была тяжелее, чем на Берег Правого Борта.

Я испек три десятка яиц, навялил несколько горстей кизила, отобрал крупные саранки. Все это завернул в кусок полиэтилена, который сложил пакетом и к углам привязал лямки из шнурков. Вышло что-то наподобие вещевого мешка — его можно было нести за спиной. В этот же пакет засунул огневой инструмент. К поясу шнуром привязал бутылку с водой.

Сразу же, в самом начале пути пришлось перелезать через каменный завал. Потом начался спуск по валунам до самых Правых Скал. Идти приходилось медленно и все время смотреть под ноги. Некоторые камни шатались, и при неосторожном шаге я мог сверзиться с высоты прямо в бухту. Я захватил с собою кирку, она мне здорово мешала, но оставить ее где-нибудь в расщелине я не хотел — могла понадобиться при заготовке сушняка.

Я никак не мог понять, почему этот берег такой крутой. Потом, наконец, сообразил. Остров представлял собою сопку, погруженную в море. Вернее — вершину большой сопки. Один скат, опускавшийся к Бухте Кормы, был пологим. Другой, тот, по которому я сейчас шел, круто падал в море.

За Правыми Скалами берег резко повышался. На нем почти не было никаких трав, зато не было и камней, по которым так трудно ходить у меня, в Бухте Кормы. Почва состояла из плотно слежавшегося темно-серого щебня, под которым — когда я копнул его киркой — оказалась настоящая земля.

Поднимаясь, я снова почувствовал слабость и несколько раз присел отдохнуть. Там, на материке, я мог без передыха взобраться на любую сопку. А здесь… Ноги противно вздрагивали, голова кружилась, я ловил ртом воздух.

Впереди, на крутизне, стояли большие лиственницы.

Я видел их толстые корни, вцепившиеся в почву, слышал их запах, смолистый, терпкий. Хотелось скорее к ним, полежать под ветерком у их стволов, посмотреть на запад. Почему-то казалось, что оттуда я увижу берег материка.

Примерно через час я добрался до первой. Свалил свою котомку у ствола и сам свалился рядом с ней.

Передо мной открывался огромный полукруг моря. Точно такой же серый, кое-где подернутый рябью зыби, как в Бухте Кормы. Никакого материка не было и в помине. Только в левой стороне на фоне неба опять туманно рисовались три зуба какого-то острова.

Есть ли у него название на подробных лоцманских картах? И как называется мой?

Ветер шел с моря ровный и прохладный. Дышалось легко, и от этого невесомого воздуха захотелось есть. Я развязал пакет, съел пять яиц, несколько мидий, закусил ягодами кизила и запил обед нагревшейся в бутылке водой. Костер решил не разжигать — неохота было возиться с огневыми палочками, да и сушняка я здесь что-то не видел. Ствол лиственницы поднимался высоко, как колонна, и нижние ветки начинались на высоте трех или четырех моих ростов.

Неожиданно я вспомнил, что меня могут искать, и стал всматриваться в небо. Но на всем голубом размахе небесной высоты не было ни одного облачка, ни одной подозрительной точки.

Впереди, шагах в ста, росли еще три лиственницы, а дальше, на крутизне, темнел целый лес. Если бы сюда не так трудно взбираться, лучшего места для палатки и не придумаешь. Но здесь нет ни саранок, ни мидий, ни скал, на которых гнездятся чайки. Нет берега, на который прибой и штормы выбрасывают множество всякого барахла, необходимого для жизни.

Интересно, что, для того чтобы жить, человеку нужно не так уж много. Самое главное — одежда и обувь. Потом хороший нож. Если бы на острове водились звери — конечно, ружье. Топор. Ну, еще котелок, миска и ложка. Что еще? Да, пила. И напильник, чтобы ее затачивать. И все. Остальное можно сделать своими руками.

Почему в городе у человека так много вещей? Целые склады белья, костюмы, всякие куртки, пальто, плащи… В квартирах уйма разной мебели. Да еще телевизор, стиральная машина, холодильник, шкафы… У многих — автомашины, фотоаппараты, магнитофоны. И все это надо обслуживать, возиться с этим, покупать все новые модели этого барахла. В конце концов получается, что человек только и работает ради вещей, а некоторые гордятся, что у них разных шмоток больше, чем у других… Неужели так устроена жизнь, что нужно этим гордиться? Или это от жадности? Из-за того, что приятно хвастаться перед другими: у меня, мол, есть то, то, то, то, а у тебя этого нет. И забавно, что увеличение количества вещей называется благосостоянием. В газетах так и пишут:

«рост благосостояния…» Не спорю, хорошо, когда у тебя телевизор, радиоприемник, автомашина, но ведь прекрасно можно обходиться и без них. Жили же без всего этого сто лет назад, и неплохо жили. И времени больше оставалось на разные другие дела. А сейчас… Или я ошибаюсь и неправильно что-то понимаю?

Да вот я сам. Дома меня не отлепить было от телевизора, я часами мог крутить транзистор. А тут о них и не вспоминаю. Значит, они и не так уж необходимы?

Кстати, кино, телевизор, радиоприемник, фотоаппарат почти не оставляли мне времени для того, чтобы самостоятельно думать. И только попав на остров, я стал размышлять о таких вещах, о которых раньше и не вспоминал…