Один на один
Шрифт:
А дождь не кончался.
Видимо, все тучи мира собрались над островом.
В полузабытьи я наконец увидел серый рассвет, мокрую траву кругом, струи, стекающие по листьям кустов.
Подбросил в слабо дымящий костер последние сухие сучья и выполз наружу. Надо искать топливо.
Сырая одежда мгновенно промокла и приклеилась к телу. Черт с ней…
Я покрутился по полянке в ирокезском танце, чтобы согреться, и полез по склону вверх, к деревьям, под которыми еще не собирал сучья.
Все кругом плыло и покачивалось, будто во сне. Деревья тенями стояли за завесой дождя. А дальше — ничего, серая холодная мгла. Каким унылым, каким страшным местом был во время ливня мой остров!
Под первым деревом лежал огромный сук, сломанный шквалом. Я не смог его даже приподнять и стал искать другие, поменьше.
Ветер поработал вовсю, сучьев на земле валялось порядочно, но маленьких почему-то не было. Я ползал под ледяным душем по мокрой земле и не находил ничего. Топор бы сюда, хоть какой-нибудь, даже каменный…
Наконец удалось найти короткий обломок. Потом еще несколько, тяжелых от пропитавшей их воды. Скользя по раскисшей земле, весь вывалявшись в грязи, я спустил их к палатке.
Костер совсем захирел. От него осталось несколько слабых угольков, прикрытых слоем пепла и несгоревших веток. Я настругал эти ветки ежиками, осторожно положил их на угли и начал раздувать. Когда язычки огня снова начали облизывать дерево, я принялся кромсать ножом те сучья, которые принес. Они оказались мокрыми только снаружи. Скоро я снова сидел у огня, обогревая то живот, то спину.
Обогревая…
Джинсы, куртка, рубашка, кеды были настолько пропитаны водой, что я чувствовал себя, как в скафандре. Сквозь этот скафандр тепло от огня едва пробивалось к телу. И чем сильнее я мерз, тем больше злился на самого себя.
Злился, что проснулся в тот день на катере так рано и черт дернул меня выскочить на палубу и попасть под эту несчастную волну.
Злился на авторов приключенческих книжек, которые выдумывали для своих героев теплые удобные острова и давали им в руки ружья, топоры и одежду.
Злился даже на то, что упросил отца устроить меня на катер в группу планктонщиков…
А дождь все хлестал, то усиливаясь, то ослабевая, и злость моя переходила сначала в уныние, а потом в какое-то отупение.
Уже совсем рассвело. Стали различимы кусты шагах в десяти от палатки. Ветки у них обвисли, листья зябко вздрагивали. Но меня не радовал ни пришедший день, ни хорошо разгоревшийся костер, ни то, что дождь начал вроде бы терять силу. Не радовало даже то, что по мне перестали ползать муравьи. Вероятно, они тоже не любили мокрого и нашли для себя что-нибудь получше моих джинсов и рубашки. Мне хотелось свернуться клубком, лечь на землю, закрыть глаза и заслониться от всего сном. А проснуться уже при солнце, сухим, бодрым, веселым…
«Наверняка простужусь», — промелькнуло в голове.
«Ну и черт с ним…», — подумалось в ответ.
Что-то пробежало по ноге. Будто маленькие холодные лапы протопали по щиколотке. Я, не оборачиваясь, хлопнул ладонью по оголившемуся месту.
Ничего.
Или это мне показалось?
Я потянулся за очередным сучком, чтобы обстругать его и бросить в огонь, и в этот момент по ноге пробежало еще раз.
Я резко обернулся и успел заметить какой-то клубок, скатившийся под край палатки.
И только когда по ногам пробежало еще раз, я разглядел, что это такое.
Я не боюсь крыс, но все-таки они противные. Особенно их хвосты, голые, похожие на серых червей. И еще этот омерзительный писк, которым они переговариваются. Ну и, конечно, то, что крыса всегда действует исподтишка. Только откуда они могли взяться здесь, на необитаемом острове? Что они едят в этих камнях, на кого охотятся?
Я выбрал сучок с набалдашником на конце и стал поджидать, когда эта зверюга снова покажется на свет. Но крыса будто поняла, чего я хочу, и больше не появлялась.
Снаружи светился мутный день, а вода продолжала падать на землю, превращая все в серый кошмар.
Я съел несколько мидий и снова скорчился у огня, не зная, что делать. Кажется, я задремывал на несколько минут, потом приходил в себя, подбрасывал в огонь сучья и снова задремывал.
Постепенно стало темнеть.
Так прошли двенадцатые сутки моей жизни на острове.
Проснулся оттого, что вода полилась на спину. Во тьме глухо светились угли костра. Снаружи все так же ровно шумело.
Все тело превратилось в хлипкий, дрожащий студень. Руки и ноги ломило. С трудом разогнувшись, я нашарил сучок и, вынув из кармана куртки нож, начал тупо стругать деревяшку. Все было противным, и я сам себе был противен.
Кое-как настругав ежиков и раздув костер, я уселся у самого огня. Есть не хотелось. В животе каменел холодный ком.
Временами казалось, что все, что сейчас происходит, — неправда. На самом деле я сплю, и вижу во сне этот проклятый остров, и хожу по нему, и раздуваю огонь, и никак не могу проснуться.
Так бывает — видишь во сне что-то страшное, оно надвигается на тебя, вот-вот навалится, сомнет, придушит, а ты не можешь убежать, тело оцепенело, не двигается… Наконец, собрав все силы, крикнешь, и проснешься от этого крика, и долго лежишь в темноте, переживая то, что произошло.
Я бил себя кулаком по лбу, щипал руку, хлестал ладонями по щекам, но сон не проходил.
Тогда я понимал, что я все-таки на острове, что надо не дать погаснуть костру, и снова стругал деревяшки, глотал горький дым и дрожал от холода.
Наконец внутри костра нагорело порядочно угольев, они сушили оседающие на них ветки и огонь хоть и не полыхал, но грел.
Я съел две саранки и несколько мидий, потом спохватился и вырезал на календаре еще одну черточку — тринадцатую.
А ведь была у меня когда-то нормальная постель, письменный стол, книжки, уроки в школе. Были отец, лаборант Гриша, Виктор Иванович и Таня. Они и сейчас есть где-то…
Я со злостью отбросил от себя эти мысли. Какой толк мечтать о том, что так далеко!