Один на один
Шрифт:
Дожарив цыплят — я насаживал их на лучины и крутил над огнем, — позавтракал и сразу же принялся за оставшихся. Их нужно было выпотрошить, отрезать ноги и головы и провялить.
Я перетащил весь свой запас — двадцать три штуки — на берег, разделал их там и ополоснул в морской воде. Я уже заметил, что если цыпленка помочить в морской воде, а потом поджарить, он становится как соленый.
Что бы я ни делал на острове, я думал.
Никогда в жизни я столько не думал, как здесь, в одиночестве. Думал о жизни, о людях, об отце, о себе. Вспомнил, как однажды отец принес мне очень красивую трехцветную шариковую авторучку, я прочитал на ее корпусе, что она сделана в Японии, и сказал, что заграничные вещи лучше наших. Отец тогда страшно разозлился и закричал:
— Ты еще в жизни-то ничего посмотреть не успел, а готов все заплевать. Лучше! Да если ты еще о нашей стране ничего не знаешь, как можно так говорить?
В другой раз он сказал:
— Самое худшее, что может испытать человек в жизни, — это самоуспокоенность. Когда все кажется законченным, сделанным, правильным и тебе остается легко скользить по ровненьким рельсам, проложенным кем-то другим. Вот это-то скольжение и превращает человека в рациональную амёбу.
Он всегда радовался, когда удавалось сделать что-нибудь новое. Наверное, это перешло и ко мне. Я радовался, когда построил палатку. Танцевал, как индеец, когда удалось добыть огонь. Гордился, что отыскал мидий и умею складывать нодью. Жалел, что руки мои еще неловки и не все умеют делать. И что я еще очень мало знаю. Прав был отец — я еще ничего не видел и не пережил. Остров — мое первое серьезное испытание. Выдержу — значит буду немножко ближе к настоящему человеку. А не выдержу… об этом никто не узнает. И хорошо.
Как вялят мясо? Развешивают его на солнце и ждут, пока оно подсохнет? Но ведь оно сразу же протухнет, да и солнца сегодня нет — слабое мутное пятно на сером небе. Может быть, раскалить камин и положить на горячие камни? Стоп, а ведь мясо можно еще коптить. Наверное, пропитанное дымом, оно тоже не портится.
Попробую прокоптить одного. Всех не буду — а вдруг испорчу?
Хорошенько вымочив цыпленка в морской воде, я насадил его на палочку, бросил в камин полусырые обломки досок и поместил тушку в самое дымное место.
Через несколько минут цыпленок стал коричневым, а потом черным от сажи и сжался до размеров воробья. Из него непрерывно что-то текло. И чем больше он коптился, тем меньше становился. Когда он, наконец, отвердел, от него остался комочек величиной с грецкий орех, Я отгрыз от этого ореха кусочек. Ну и гадость! Похоже на старую перегорелую кожу. Меня чуть не вырвало.
Нет, ну их к черту, этих копченых цыплят!
Однако меня тревожило, что я буду есть, когда молодые чайки начнут летать. Вот что: зажарю-ка я всех, которые у меня есть, и сложу в холодное место. За несколько дней они не протухнут, а там видно будет.
Весь этот день возился с цыплятами. И холодное место нашел на катере — рундук в ходовой рубке. Вычистил его, застелил дно полиэтиленовой пленкой и на нее сложил свои припасы. Со стороны они выглядели кучей грязи, но для меня ничего дороже на свете не было — в рундуке хранилось несколько дней жизни.
Потом снова стал думать о доме. Надо было найти для него место недалеко от палатки и от источника, чтобы зимой было недалеко ходить за водой. Да, пожалуй, надо начать подбирать камни для стен. Выстроить такую халабуду, вроде искусственной пещеры, и чтобы внутри огонь можно разводить. Крупные щели закрыть полиэтиленовой пленкой, сверху придавить ее булыжниками от ветра… Хватит ли у меня сил построить такую?
На катере я боялся оставаться. Во время приливов вода далеко затапливала берег и не доходила только метров на двадцать до камней, в которых катер заклинило. Во время штормов она, наверное, будет клокотать совсем рядом. А осенние штормы в Охотском море — ой-ёй…
На другое утро поднялся к палатке и осмотрел все вокруг. Самое удобное место было у каменной плиты, с которой я в первый день на острове услышал ручей. Этот огромный камень мог служить задней стенкой дому. Нужно только пристроить к нему еще две стены и сверху все накрыть толстыми досками. После волны толстых мокрых досок на берегу было сколько угодно. Я их не использовал на топливо — пропитанные морской водой они очень плохо горели, да и сушить такую доску нужно несколько дней. А вот если сделать из них крышу, на ветру они просохнут сами.
Я начал подыскивать камни для стенок. Несколько больших нашел сразу, но потом дело остановилось. Попадались или такие, какие я не мог сдвинуть с места, или очень маленькие и округлые — их никак нельзя было положить один на другой. В конце концов мне удалось поднять стены высотой до колен, и на этом дом остановился.
А что, если соорудить шалаш из досок между этими стенами и сверху его обложить камнями? Сделать такую пирамиду. Ветром ее продувать не будет. От дождя — полиэтилен. Доски для шалаша нужны длинные, но как-нибудь я ухитрюсь втащить их на гору. Безвыходных положений нет.
Еще один день я потратил на доски. Мне казалось, что на берегу их валяется видимо-невидимо, но когда я пошел вдоль линии прибоя, оказалось, что их всего пять. Они были разной длины и ширины и, кроме воды, еще жирно пропитались мазутом. Когда ухватил одну за конец и попытался вытащить из кучи грязи, то так измазал руки, что отмывал их часа три.
Вот тебе и шалаш…
А цыплята, которых я добыл, подходили к концу. Оставалось всего восемь штук. Ой, как не хотелось снова тащиться к Мысу Форштевня!
Я с тоской смотрел на скалу, обросшую мидиями. Раковины стали мне недоступны. Вода в море остыла так, что обжигала ноги. Оставались только саранки.
Я нашел еще маленькую плантацию на западном склоне сопки. Но луковицы так надоели, что когда жевал их, горло схватывало тошнотой.
Снова заглянул в шкафчик. Десятка полтора мидий лежало там. Я не вытаскивал мясо из раковин — в скорлупе оно лучше сохранялось. А что если рискнуть? Еще раз?
В пакете с огневым инструментом я отыскал свои удочки. Очистил десяток мидий. Проверил крючки на шнурках. Они сидели крепко. Каждый шнурок был метров по десять длиной. Если не выйдет — ну что ж… Зато, если выйдет…
И вот я на той самой скале, с которой пробовал первый раз. Прилив затопил ее до половины. Вода мутная, темная — от одного взгляда на нее становится холодно. В ней крутятся какие-то лохмотья, стебли, серая пена.
Проходит, наверное, полчаса. Никто не хочет брать мою жиденькую наживку. Я замерз так, что не хочется уже ни рыбы, ни мидий, ни проклятых саранок. Скорей в каюту, раздуть камин, вытянуться на кровати и греться, греться, греться, и не думать ни о какой еде. Чем я занимался на острове весь этот месяц, все эти дни? Только огнем и едой… И как только люди живут на свете, не думая об этом! Еда и огонь…