Один народ
Шрифт:
— Знаю, Геннадий Ашотович. Да и скромничаете вы. Нет никого лучше вас. И что «Саюз шутникофф» ваши вещи играет, это я тоже знаю.
— Вот именно. А ты мне тут нюни распустил! «Закройте канал…» Закрыть проще всего. А кто будет у народа привязанность к телевизору отбивать? Нет, полковник, ты давай, работай, тяни лямку! В армии отечеству служил, послужи ему и в Останкино. Тут, брат, служба еще важней.
— Разрешите идти, Геннадий Ашотович?
— Ступай.
Опасность телевидения осознали поздно. Когда дело зашло уже очень, очень далеко… И винить в этом некого. Ну не было еще в многотысячелетней истории «хомо сапиенс» подобного средства массовой информации! Такого, мать его, массового! Не было опыта. Кто ж знал, к чему это может привести? Наоборот, молодцы, что, все-таки, прочухали, не дожидаясь собственно самой катастрофы! А как поначалу все радовались
После эксперимента с пожаром в Останкино огромные средства были выделены на развитие компьютерной программы моделирования будущего. И не без успеха. Сейчас программа уже показывала, можно сказать, настоящие репортажи из будущего — в цвете, со звуком и в реальном времени. Конечно, это были не репортажи, а лишь демонстрации возможных ситуаций на фоне наиболее вероятных обстоятельств будущего. Картины грядущего были ужасны, практически, по всей стране, за исключением глухих малонаселенных окраин, где исторически никогда не было телевизионных ретрансляторов. По прогнозам компьютера выходило, что в таких «глубинках» цивилизация пострадает меньше, хотя по образу жизни и откатится столетия на два-три назад.
Разумеется, необходимо было предпринимать экстренные меры по ссаживанию общества с телевизионной «иглы». Но делать это надо было плавно и постепенно. Малейшее слишком резкое движение могло привести к апокалипсису уже сегодня. Суть действий была очевидна: требовалось постепенно сделать так, чтобы содержание телевизионного вещания стало вызывать у людей стойкое отвращение. Чтобы люди сами, добровольно, по собственному выбору все меньше и меньше включали телевизоры. Если это получится — спасемся…
Снова булькнул селектор.
— Геннадий Ашотович, президент в приемной.
— Проси!
Президент страны, как и предыдущий визитер, оказался пунктуален. Назначено ему на десять тридцать — ровно в десять тридцать и прибыл. Что ж, президент ведь тоже бывший служивый человек, к дисциплине привык. Приятно иметь дело с такими людьми, особенно среди всей этой богемной телевизионной вольницы, необязательности и, прямо скажем, раздолбайства…
Вошел президент.
— Добрый день, Геннадий Ашотович.
— Здравствуй, Леша. Садись. Как поживаешь? Как собачки, лошадки, пчелки?
— Никак, издеваться изволите, Геннадий Ашотович?
— Бог с тобой, Леша! Искренне интересуюсь. Знаю любовь твою к нашим братьям меньшим… Я иногда думаю: может, дружба с ними и спасет нас? Для них-то ведь как не было никакого телевидения тысячу лет назад, так и сейчас нет, и в будущем не будет. И с головой у них все в порядке. Может, нам их общества надо побольше держаться? Как думаешь?
— Право, не склонен я ныне, Геннадий Ашотович, к лирическим сентенциям подобного рода. Не покажете ли, что век грядущий готовит нам, по информации на сегоднашний день?
— Покажу, если угодно. Сам уж смотрел сегодня. Все пока по-прежнему. Москва в руинах. Дикие племена с холодным оружием охотятся на все живое, включая собратьев по разуму. Если можно назвать разумом то, что у них там в головах. Давай-ка, Леша, чтоб не так грустно было, на провинцию поглядим. Покажу тебе мое любимое местечко. Это на побережье Чукотского моря. Замечательные там есть районы в плане телевидения. В смысле, его отсутствия. А народ разный живет: и рыбаки, и оленеводы, и моряки, и охотники. И зэки бывшие. То есть, с одной стороны, публика самостоятельная, привыкшая жить своим умом. А с другой стороны, телевидения почти нет! Так что, они там тоже деградируют, конечно, но куда меньше, чем в центральных районах В общем, в 2120-м году я более цивилизованного места не видел. Причем, они, знаешь, молодцы какие! Не просто в своих рыбацких поселках на побережье отсиделись. Они и ближайший портовый город заняли. Дикарей тамошних, какие в стычках не погибли, приручили, окультурили помаленьку. Вредную технику уничтожили. Безвредной учатся пользоваться. И кое-что у них получается.
Вартанян развернул монитор так, чтобы президенту тоже было видно, и вызвал программу прогнозирования будущего. Набрал что-то в поисковой строке, и вот уже на экране закрутился земной шарик, стремительно приближая к зрителям район побережья Чукотского моря. Вартанян кликнул мышкой на строке меню «Бытовые сцены». Началась демонстрация.
Стриптиз-бар «Конвейер». Расположен в помещении бывшего цеха. Между столиками змеится действующая конвейерная лента. Она движется медленно, с остановками. На ленте стоят девушки. Здесь дают настоящий стриптиз, для взрослых. То есть, девушки раздеваются не сами, их раздевают посетители. Сидящие за столиками у начала конвейера снимают с девушек шапки, перчатки, телогрейки, валенки. Гости за следующими столиками раздевают девушек дальше. Ну а возможность снять нижнее белье достается посетителям, расположившимся у самого конца конвейера. Само собой, места в баре стоят тем дороже, чем они ближе к концу конвейера. Посреди помещения играют в рулетку. Рулетка своеобразная — на базе токарного станка. На шпинделе трехкулачковый патрон, в котором зажата Г-образная металлическая загогулина. Крупье — беззубый тощий старик с руками, синими от татуировок, нажимает на черную кнопку «пуск» и тут же на красную кнопку «стоп». По окончании вращения шпинделя конец загогулины показывает влево, вправо, вверх или вниз (границы секторов обозначены линиями, нарисованными на щите, стоящем позади станка). Так и делаются ставки — на «верх», «низ», «лево» или «право». Ставят тут всё, что имеет ценность: оружие, патроны, одежду, спиртное, табак. Золото. Бумажные деньги хождения не имеют.
— Эй, Нерпа, что теперь ставить будешь? — строго спрашивает крупье молодую девицу в тюленьей шкуре. Этой особе сегодня решительно не везет в рулетку. Она уже проиграла несколько ставок, и только что отдала свои валенки. Стоит теперь босиком, но от токарного станка не отходит.
— Шкуру ставишь?
— Что я, дура, мерзнуть? — усмехается Нерпа. — Себя ставлю.
— Принимается.
Крупье нажимает черную кнопку, потом красную. (Получается, эта версия рулетки имеет полное право именоваться на французский манер: «красное и черное»). Шпиндель останавливается. Нерпа опять проиграла. Стоящий рядом морячок выиграл. Он обхватывает девушку за талию и они удаляются в соседнее помещение.
— Веселая девчонка эта Нерпа! — со смехом говорит своей подруге почтенная дама за столиком возле стриптиз-конвейера. Дамы сидят к конвейеру спиной. Они не извращенки какие-нибудь, и женский стриптиз их не интересует. Им веселее наблюдать за игроками в рулетку. Дамы одеты в меха. Они занимают высокое положение в местном обществе. Одна из них, Вдова Медведица, владеет рыболовецкой артелью. Другая, Матушка Инга, замужем за самым знаменитым головорезом здешних краев — Злым Яном.
— Твоя правда, Нерпа — славная девушка, — соглашается Матушка Инга, — Мне б такую дочь!
— А мне б такую невестку! — подхватывает Вдова Медведица.
— Ну, твоей мечте легче осуществиться! Разве твой сынок не заглядывается на Нерпу? Да и он, по-моему, этой чертовке не противен!
— Всё так. Только сынишка мой больно робок. Повалит женщину на ольеньи шкуры, только если она ему скажет, сколько надо за это заплатить. А любить просто так стесняется.
— Какой еще ребенок. Какая чистая душа!
Робкий сынишка, чистая душа — детина ростом под два метра — располагался в это время за самым последним столиком у конвейера и был, соответственно, занят весьма важными делами.