Один плюс один
Шрифт:
– Но какое отношение это имеет ко мне?
– Опционы принесли ему такую существенную прибыль, что дело приобрело еще больший размах. И это плавно подводит меня к плохой новости.
– Так это была не плохая новость?
Пол вздохнул:
– Эд, почему ты не сказал, что выписал Дине Льюис чертов чек? – (Эд заморгал. Чек.) – Она положила на свой банковский счет твой чек на пять тысяч фунтов.
– И что?
– А то. – По нарочито медленному и осторожному голосу Пола легко было представить, что он снова закатил глаза. – Это
– Но я всего лишь подкинул ей несколько штук, чтобы помочь! У нее не было денег!
– Извлек ты из этого пользу или нет, ты был финансово заинтересован в Льюис, и это случилось перед самым запуском SFAX. Электронные письма можно было оспорить как неубедительные. Но теперь у нас не просто ее слово против твоего.
Эд смотрел на вересковую пустошь. Танзи прыгала вверх и вниз и махала палкой слюнявому псу. Ее очки перекосились на носу, она смеялась. Джесс подкралась к дочери из-за спины и обняла ее.
– И что это значит?
– Это значит, Эд, что защищать тебя будет намного труднее.
Эд по-настоящему разочаровал отца лишь раз в жизни. Нельзя сказать, что он вообще разочаровал отца, но Эд знал, что отец предпочел бы сына, скроенного по его мерке: прямолинейного, решительного, энергичного. Морпеха-младшего. Но он сумел преодолеть неприязнь, которую втайне испытывал к тихому, придурковатому мальчику, и решил, что, раз столь очевидно не может с ним справиться, дорогое образование поможет.
Тот факт, что скудные сбережения родителей ушли на частную школу для Эда, а не для его сестры, был главной Непризнанной Несправедливостью их семьи. Эд часто задавался вопросом, поступили бы родители так же, если бы знали, какую высокую эмоциональную преграду они соорудили перед Джеммой. Эд так и не смог убедить сестру, что дело исключительно в том, что она была безупречна во всем и родители не видели необходимости ее отсылать. Это Эд целыми днями сидел в своей комнате или у экрана компьютера. Это он был безнадежен во всех видах спорта. Когда он сообщил отцу, что начал бегать каждый день (личный тренер был прав – со временем он полюбил это занятие), тот просиял, словно узнал о скором появлении внука.
Несмотря на многочисленные свидетельства противоположного, его отец был убежден, что дорогая небольшая частная школа с девизом «Человека создает спорт» сделает его сына человеком. «Мы предоставили тебе прекрасные возможности, Эдвард, какие и не снились ни мне, ни твоей матери, – повторял отец. – Не упусти их». В конце первого года обучения отец открыл отчет, обнаружил в нем выражения «замкнутый», «не блещет» и, самое ужасное, «совершенно не командный игрок» и мертвенно побледнел под несчастным взглядом Эда.
Эд не мог сказать отцу, что ему совершенно не нравится эта школа, полная визгливых Генри с длиннющими титулами. Не мог сказать, что, сколько бы его ни заставляли бегать вокруг поля для регби, он так и не полюбил регби. Не мог объяснить, что на самом деле его интересуют пиксели на экране и то, что из них можно создать. И что ему кажется, что это дело всей его жизни. Отец прямо на глазах постарел от разочарования, от того, что все впустую, черт побери, и Эд понял: выбора нет.
– В следующем году я постараюсь как следует, папа, – пообещал он.
Эд Николс должен был явиться в лондонскую полицию через несколько дней.
Он попытался представить лицо отца, когда тот узнает, что его сыну, которым он хвастал перед бывшими сослуживцами, с гордостью заявляя: «Разумеется, я не понимаю, чем именно он занимается, но будущее явно за этим его программным обеспечением», вполне возможно, будет предъявлено обвинение в инсайдерской торговле. Он попытался представить, как голова отца поворачивается на тонкой шее, как его усталое лицо обвисает от потрясения и разочарования, несмотря на попытки его скрыть, как он аккуратно поджимает губы, осознав, что ничего не может сказать или сделать. И едва заметно кивает, признавая, что его сын оказался ничуть не лучше, чем он ожидал.
И тогда Эд принял решение. Он попросит адвоката затянуть судопроизводство, насколько возможно. Потратит все деньги, лишь бы отсрочить объявление о своем предполагаемом преступлении. И не поедет на семейный обед, как бы ни был болен отец. Он окажет ему услугу. Держась подальше, он защищает отца.
Эд Николс стоял в розовом гостиничном номере, пахнувшем освежителем воздуха и разочарованием, смотрел на продуваемую всеми ветрами пустошь, на маленькую девочку, которая лежала на сырой траве и тянула за уши пса с вываленным языком и идиотски восторженной мордой, и не мог понять, почему чувствует себя полным дерьмом, хотя поступает совершенно правильно.
19. Джесс
Танзи нервничала, хотя призналась, что нервничает всего на «тридцать семь процентов, возможно, тридцать восемь». Она не стала ужинать и отказалась спуститься даже на пару минут, чтобы отдохнуть. Свернулась клубочком на розовом нейлоновом покрывале и, доедая остатки завтрака, изучала задания по математике. Джесс была удивлена: ее дочь редко нервничала, если дело касалось математики. Она постаралась успокоить ее, как могла, но это было непросто, ведь она понятия не имела, о чем говорит.
– Мы почти приехали! Все хорошо, Танзи. Не о чем беспокоиться.
– Как, по-твоему, я засну сегодня?
– Ну конечно заснешь.
– Но если я не засну, то могу плохо выступить.
– Ты прекрасно выступишь, даже если вообще не поспишь. Кстати, я не знала, что ты плохо спишь.
– Я переживаю, что слишком распереживаюсь и не смогу уснуть.
– А я не переживаю, что ты распереживаешься. Расслабься. Ты справишься. Все будет хорошо.
Целуя дочь, Джесс заметила, что она сгрызла ногти под корень.