Один против всех
Шрифт:
От первого удара нунчаками я уклонился, за моей спиной посыпался битый кафель, а браток получил несильный, на излете, удар в живот. Второй удар все-таки достал мою спину, плашмя и тоже на излете, но весьма ощутимо, а мой удар прошел вскользь по его щеке. Я, чтобы не упасть, сделал слепой шаг вперед, споткнулся о лежащего пацана и все-таки повалился лицом вниз. Может быть, это меня и спасло. Похоже, третьим ударом браток решил меня добить. Я перекатился к нему за спину, вскочил и, сложив руки в замок, ударил его по загривку.
Повезло, конечно, что это был последний удар в этом бою, а не первый. Я начал интенсивно растирать руку.
– Они живы?
– раздался за спиной девчоночий голос.
Я пожал плечами и поморщился, рука начала отходить после удара и вместе с тем наливаться болью.
Дверь гальюна приоткрылась.
– Не надо шуметь, ладно?
– сказал голос с кавказским акцентом.
В туалет вошел низенький крепкий кавказец в сетчатой тенниске, сквозь которую пробивалась густая черная шерсть на груди и животе.
– Так, маленький драка, да?
– Кавказец посмотрел на меня.
– Тебя я видел сегодня, ты с Годуновым сидел, правда?
– Правда.
– Годунов - хороший человек. Он твой друг?
– Друг. А вы кто?
– Я - Ашот. Саша не говорил, да?
– Нет, не успел, наверное…
Кавказец А тот почему-то сразу внушил доверие, казался давно знакомым и даже другом. Таких кавказцев показывали в старых советских фильмах, добрых и простодушных…
– Девушка твоя?
– Нет, я пришел, а они…
– Я понял. Шпана! Серьезные люди так не делают!
– Ашотик, милый, они меня убьют теперь!
– девушка поднялась с пола и сейчас стояла у раковины, смывая с лица кровь.
– Не убьют, я их сам убью, нельзя так поступать, плохо! А ты иди в мой каюта, приведи себя в порядок!
Девушка послушно вышла из туалета.
– Вы тоже идите, дальше я сам разберусь. Сашу Годунова увидите, привет ему от Ашота, хорошо?
– Хорошо, - сказал я, но пошел не на выход, а в ту часть гальюна, куда, собственно, и стремился с самого начала.
Ну, город, криминальная столица, человеку отлить спокойно не дают…
Глава четвертая
Голубой, голубой, не хочу играть с тобой!
Я проснулся в сумерках.
Белые питерские ночи давно закончились, и вечер наступал стремительно, как в пустыне.
Я был заботливо накрыт клетчатым, как шотландская юбка, пледом, иллюминатор распахнут, пропуская в каюту свежий воздух и шум улицы. Напротив сидела официантка Люда и грустно курила длинную дорогую сигарету.
– Проснулся?
– спросила она.
– Сейчас кофе принесу.
Вышла и вернулась почти сразу, неся в руках чашку кофе и сахарницу.
– Мне Саня Годунов сказал, чтобы тебя в шесть разбудить, а ты сам проснулся. Молодец!
Я приподнялся на локте, в нос сразу ударил горячий кофейный запах.
– А где Саня, он приезжал, что ли?
– Звонил. Ты кофе попей и иди в душ, а я тут приберусь пока.
Я взял чашку, сделал обжигающий глоток и зажмурился, по телу прошла горячая волна, сначала вниз, потом вверх, в голову, отхлебнул еще и потянулся за сигаретой.
– Ты лучше переезжай сюда, - сказала Люда, зябко повела полными плечами, прикрыла круглое окошко иллюминатора.
– Саня просил уговорить тебя, чтобы переехал… Ты не думай, здесь хорошо, спокойно, и главное, безопасно. Это Годунов так сказал, а не я придумала.
Знаем мы вашу безопасность, подумал я.
Спина и особенно рука настойчиво ныли после дневной гальюнной разборки. Но Люда об этом инциденте не упоминала, и я решил тоже молчать. Значит, мы дружно делаем вид, что ничего не случилось…
– А где здесь жить-то? Целый день народ крутится. Вы ж круглые сутки работаете?
– Нет, открываемся в одиннадцать, закрываемся, когда уходит последний посетитель. Вот такой у нас европейский сервис!
– Она улыбнулась, как мне показалось, печально.
– А посетители только на палубе. Кубрики и трюм - это для своих, так что здесь и поживешь, сколько надо.
– Я подумаю, - ответил я и посмотрел на Люду. Сейчас она не была похожа на разбитную девицу, трущуюся горячим телом о посетителей, простая девчонка с грустным усталым лицом и крепкими руками.
Она поняла мой взгляд, опустила глаза.
– За день кружек натаскаешься, к вечеру руки болят - сил нет. Ноготь вот сломала, маникюр от воды слезает… А за нравственностью у нас крепко следят, в рабочее время никаких шашней. Саня Годунов - другое дело, он свой, а так - ни-ни…
– А Годунов какое отношение к паруснику имеет?
– Я думала - ты знаешь! Он же хозяину нашему жизнь спас, теперь они друзья. А тот для него все что угодно сделает.
Я кивнул, понятно, мол, и взглянул на часы, времени оставалось все меньше и меньше.
– Покажи мне, где душ, да я собираться буду, время уже поджимает.
– Пойдем!
– Люда поднялась, мы вышли в коридор, соседняя каюта оказалась душевой.
– А там джакузи, - сказала она, показав на дверь в переборке, - здесь вот шампуни всякие, подберешь, что надо, полотенце там висит, я в каюте подожду, - и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
После кофе и контрастного душа я почувствовал себя молодым, здоровым и сильным, не ко времени вспомнил Люду и с трудом избавился от этой приятной мысли, ожесточенно натерев себя полотенцем.