Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа (Книга первая)
Шрифт:
На самом деле ты хочешь занять мою должность. Видимо, директор захотел поставить на комбинате своего человека.
Я молча сидел под зонтом, а он топтался вокруг, приговаривая:
– Таких хитрых подонков, как ты, я до сих пор не встречал...
– Да что вы ко мне пристали со своими дурацкими подозрениями! – разозлился я.
– Ты еще смеешь грубить! – рассвирепел он и, мокрый с головы до ног, яростно развернулся и ушел.
“Эти подозрительные миряне пытаются помешать мне достичь внутренней свободы”, – рассуждал я, сидя под холодным дождем.
На следующий день
– Если ты еще хочешь остаться на комбинате, то будешь работать по низшему разряду в мастерской на должности Ваньки Жукова – или мы сживем тебя со свету.
“С этими людьми нельзя идти к Просветлению, – рассуждал я. – Но для меня сейчас главное – научиться у них мастерству литья из гипса, а потом я пойду по дороге, ведущей в небо”. И смиренно согласился на самую низкую должность.
Потянулись безликие дни обучения, но я не забывал своей основной цели – рано или поздно достичь высшего “Я”, ибо вся наша жизнь является сном Брамы.
Через несколько недель в лепной мастерской неожиданно появился возмужавший Гурий.
– Привет, – сказал он весело, – я вернулся из великолепной поездки по Белоруссии и Прибалтике, и у меня есть для тебя нечто интересное.
Я бросил работу и, переодевшись, ушел вместе с ним. Дома, разлив по белым фарфоровым чашечкам кофе с грузинским коньяком, Гурий затянулся сигаретой.
– Ты чем-то озабочен? – спросил я.
– Слегка. Мне еще предстоит отчитаться за свои прогулы в университете.
– Расскажи, чему ты научился в путешествии, – попросил я. – И, пожалуйста, как можно подробней.
Выпустив фиолетовый дым в потолок, он налил себе рюмку грузинского коньяку и начал своей рассказ.
Глава 7. Джаз-ансамбль и стихия Воздуха
Самолет, летевший в Гомель, сделал посадку в Киеве, где мне пришлось ожидать вылета в течение шести часов. Сначала я бесцельно слонялся по зданию аэропорта, думая о том, чем мне грозят пропущенные занятия в университете. “А родители вообще не знают, что я уехал, – думал я, – и что теперь будет?”
Вдруг я вспомнил, что Джи дал мне задание обязательно посетить Музей западноевропейского искусства. Теперь я даже обрадовался, что оказался в Киеве и у меня есть свободное время. “Кажется, мои приключения начинаются”, – весело подумал я.
Сменив несколько автобусов, я оказался через час у здания музея. Интеллигентная музейная старушка направила меня в зал гобеленов, о которых говорил Джи, и я стал разыскивать Дон-Кихота и Санчо Пансу. Наконец я нашел то, что искал, и стал тщательно рассматривать, надеясь понять скрытый смысл.
Первый сюжет повествовал о посвящении Дон-Кихота в рыцари в придорожном трактире: хозяин трактира заносит шпагу над коленопреклоненным Дон-Кихотом, а на заднем плане завсегдатаи развлекаются с хихикающими девицами. Лицо Дон-Кихота показалось мне знакомым: своей бесстрашной отрешенностью он напомнил мне Джи.
Главным персонажем следующего сюжета был Санчо Панса, которого назначили губернатором острова. Его несли на носилках два рыцаря: один в красных доспехах, а другой – в синих. Я вгляделся в важную физиономию Санчо Пансы и, к своему удивлению, узнал в его образе себя.
Последний сюжет был запечатлен на потолке: Дон-Кихот на лошади и Санчо Панса на осле, несущиеся в облаках над пропастью. Это напомнило мне о моей мечте – попасть в конце жизни к небожителям. Я надеялся, что, будучи ординарцем Джи, я, рано или поздно, заслуженно попаду на небеса. Другого пути у меня не было.
Прилетев в Гомель, я нашел местную филармонию, где узнал, что джаз-ансамбль “Кадарсис” расположился в гостинице “Сож”.
Осторожно постучав в девятый номер второго этажа, я услышал знакомый голос: “Войдите”. Открыв дверь, я увидел Джи. Его глаза смотрели на меня из пустоты, и я сразу ощутил себя причастным к небесной жизни, окунувшись в бесконечность, излучающуюся из его глаз.
– Ну что, жив, братушка? – ласково спросил он.
– Вашими молитвами, – ответил я, разглядывая обстановку тесного гостиничного номера: две кровати, разделенные тумбочкой, небольшой журнальный столик и кресло у окна, платяной шкаф, встроенный в стену.
Я хотел немедленно рассказать о своей кишиневской жизни, но Джи опередил меня:
– Приглашаю тебя прогуляться в ближайший магазин канцтоваров.
– К чему такая срочность? – удивился я.
– Отныне ты начнешь работу над Телом Времени, а для этого нужен дневник, – значительно произнес он.
– Что такое Тело Времени? – спросил озабоченно я.
Джи надел защитного цвета куртку и коричневые туфли, похожие на офицерские, и сказал:
– Отвечу на этот вопрос по дороге.
Мы вышли на осенний тротуар. Желтые листья, кружась, сыпались нам под ноги, а каждая встречная девушка представлялась мне романтической незнакомкой.
– Тело Времени, – сказал Джи, – это вся совокупность дней жизни человека, от рождения и до смерти. Мы – бабочки-однодневки. Наше пространство, наше жилище – один единственный День, в котором мы живем. Большинство живет в унылой собачьей конуре своего Дня. Наша задача – превратить каждый День, если мы только не уснем, в сияющий эфирный дворец величиной с весь мир. Но пока поставим перед собой более скромные пределы – планетарное сознание Земли. Обычный человек своим сознанием прикреплен только к настоящему моменту; он не помнит прошлого и не видит будущего. Наша задача – освоить трехмерное Пространство Времени и из движущейся точки превратиться в человека.
– Не понимаю, – ответил я, – что хорошего в том, что чувствуешь себя бабочкой-однодневкой? Для меня очень важно иметь перспективу, определенность. Какие уж тут перспективы, если я живу всего лишь один день?!
– Ты и не можешь видеть никаких перспектив, при твоем нынешнем состоянии сознания, – ответил Джи. – То, что ты называешь “перспективой”, – просто зацикленность на определенном уровне комфорта. Тебе нужно начать работать над своим восприятием при помощи дневника. Это долгий путь. Ты уже пробовал делать, по моему настоянию, записи в Москве. Теперь ты знаешь, зачем это нужно.