Один в поле
Шрифт:
Рой сейчас беседовал с теми, кто к нему приходил: с мамой, с отцом, с капитаном Фогуту… Беседовал молча, чтобы не услышали те, кого он не хотел видеть. Очень хотелось поговорить с Зарисом, но тот лишь улыбался издали и грозил пальцем: не время, мол… А за ним толпились другие знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые фигуры…
— Вы желаете его убить? — безразлично спросил господина старшего надзирателя, стоящего у окна административного блока, его заместитель: внизу, покачиваясь на подгибающихся ногах, заключенный Гаал держался из последних сил — охранники вынуждены были хватать его за плечи каждые две-три минуты, потому что никакие «взбадривания» уже не помогали. — Ясно ведь, что он ничего не расскажет.
— Я хочу
Господин старший надзиратель отошел от окна.
— Но он силен, упорен и еще не потерял благородства. Он может стать лидером, сильным лидером, а лидеры мне здесь не нужны. Здесь должен быть один лидер, — он постучал пальцем себя в грудь. — Распорядитесь, чтобы заключенного отвели в карцер и дали отдохнуть… Четыре часа. Потом продолжим. Но уже снаружи ограды.
— Через четыре часа будет темно, — осторожно заметил заместитель. — А в темноте, как вы знаете…
— Да, я это знаю. Капрал должен сломаться или сдохнуть. В любом случае, Капрала больше быть не должно. Либо его будут звать Гнилью, Стукачом или еще как-нибудь похоже, либо никак. Выполняйте!
Те несколько часов, что Рой провалялся на ледяном бетонном полу, залитом гнилой водой на ширину ладони — карцер был расположен гораздо ниже уровня земли, — пролетели, как один миг. Он вдоволь напился, не думая, какая это вода — она ему казалась чище родниковой, — и немного отдохнул.
«Спасибо, господин старший надзиратель, — думал он, когда охранники опять волокли его куда-то, словно мешок. — Спасибо за такой подарок… Мы еще поборемся, господин старший надзиратель…»
В карцере было темно, но снаружи оказалось нисколько не светлее, и заключенный понял, что день уже закончился. Гаал готов был к тому, что его снова поставят по стойке «смирно», заставив так провести еще одну ночь, такую же, как прежнюю, когда назойливых мух сменили огромные комары, густо облепляющие открытые части тела и норовящие пробить длинными хоботками плотную ткань комбинезона. Но его волокли гораздо дальше, ненадолго остановились, переговорили с кем-то — звуки доносились невнятно, будто через слой ваты — и потащили дальше.
Наверное, он все-таки отключился на некоторое время, потому что, очнувшись, ощутил спиной что-то твердое, на ощупь напоминающее древесный ствол. Рой был прикован к нему наручниками и в любом случае не мог теперь упасть. И охраны рядом не было.
Пелена упала с глаз, и он вдруг понял, что его приковали за оградой лагеря, в лесу. В ночном лесу.
Огни лагеря были рядом, рукой подать — до колючей проволоки всего каких-то десять метров, но за спиной начинался темный лес, и днем-то жутковатый, а уж в темноте…
В памяти разом всплыли все рассказы о кошмарных тварях, обитающих в зарослях растений-мутантов. Тварях, предками которых были, в общем-то, вполне безобидные животные — всех более-менее опасных хищников давным-давно, еще до Великой Войны, истребили благородные дворяне, наезжавшие несколько раз в году на Большую Императорскую Охоту. Леса вдоль Голубой Змеи тогда были Императорским Заповедником, и все Эрраны веками тешили здесь свои охотничьи инстинкты. Охоты прекратились за несколько лет до войны, когда военные инженеры принялись превращать вполне культурный когда-то лес в непроходимую для врага крепость. Но зверье недолго радовалось долгожданному покою — пули охотников вскоре сменились потоками гамма-излучения, перекроившими всю сущность местных животных и растений…
Рой вспомнил звуки ночного леса, по которому ему доводилось проходить на расчистку «делянок». Но тогда большая шумная компания
Комарье снова облепило пленника с ног до головы, жадно пытаясь добраться до его крови, которой и без того оставалось не так уж много. Головокружение накатывалось волнами, то заставляя сознание повиснуть на краю пропасти, то отпуская.
Глаза постепенно привыкли к полумраку — под фосфоресцирующим небом полная темнота никогда не наступала, к тому же оказалось, что часть растений светится сама по себе. Ослепленный огнями горожанин никогда не видел всего этого и мог бы наслаждаться окружающим его пейзажем, если бы не страх, клещами сдавливающий сердце. Ведь возможно, в этот самый момент какой-нибудь хищник на мягких лапах подкрадывается из темноты, чтобы начать свою кровавую трапезу…
Холодало, трава у ног начала затягиваться пленкой тумана, который с каждой минутой становился все плотнее и поднимался все выше. Скоро Рою уже казалось, что он по колено стоит в снегу, таком же плотном и белом, как на вершине Андак-Огу. Только вот Мирового Света тут нет, и вряд ли он когда-нибудь еще его увидит…
Против желания Гаал представил себе виденный тогда мельком светоч, фантастическую экскурсию, совершенную с бестелесным горцем, черную пустоту, наполненную мириадами ярких огоньков…
Огни лагеря превратились в огромные желтые шары, размытые туманом, а сам он, заполнив все вокруг, жил своей собственной жизнью, ежеминутно создавая и развеивая призраков, то заставляя деревья проступить из молочно-белой пелены черными великанами с растопыренными лапами, то скрадывая кисейным занавесом.
Внезапно Рой понял, что один из сгустков тьмы никуда не движется, наоборот, он вопиюще, вызывающе материален. Нечто, похожее на крупную собаку с непропорционально огромной головой, сидело прямо напротив привязанного к стволу дерева человека. Приглядевшись, Рой удостоверился, что это не обман зрения, не галлюцинация, — перед ним действительно сидела собака: в угольно-черной шерсти на морде поблескивали внимательные глаза, бока вздымались и опадали. Казалось, будто ночной гость внимательно изучает невиданную диковинку, невесть как оказавшуюся в его владениях.
«Ну вот, — как-то отрешенно подумал молодой человек. — И упырь по мою душу пожаловал…»
Конечно же он знал об этих населявших джунгли кошмарных созданиях. В байках, что заключенные рассказывали на привалах в лесу и перед сном в бараке, упыри занимали первое место, далеко обходя по популярности всяких там гривастых питонов, рогатых жаб и пауков, досуха высасывающих попавших к ним в сети жертв. Никто никогда толком не видел живого упыря — они были порождениями ночи, но рассказывали о них всякое. Что питаются они человечиной, что могут загипнотизировать, привидевшись кем-то близким — дескать, заглядывают в мозги человеку не хуже любого ментоскопа, — и выманить к себе в чащу, а главное — что разумны они, почти как люди. Кое-кто поговаривал, что даже умнее людей, потому что не они человека боятся, а человек — их. И даже говорить умеют, и язык их можно изучить. При Отцах, мол, посылали в эти места научную экспедицию с целью изучить упырий язык и наладить контакт, да только ничего из этого не вышло. Ученые подрывались на минах, их кусали ядовитые гады, которых здесь, за Голубой Змеей, великое множество, некоторые вообще пропали без вести… Так что отыскать хотя бы одного упыря им не удалось, не то что с ним поговорить. А тут война с Хонти подоспела Так и укатили восвояси ни с чем. А язык-то их изучать и ни к чему было: упыри сами отлично могут с человеком договориться, если захотят. Только обычно не разговаривать они хотят, а мясца отведать. Человечинки.