Один в поле
Шрифт:
«Это к лучшему, — Рой осмотрел крепления и забил в два из них шашки. — Держится все на соплях, а мы еще и поможем…»
Шнура он оставил ровно столько, чтобы успеть добежать до мертвой башенки и скрыться за ней, уцепившись за дергающийся пулемет.
«Только бы ракета не рванула..»
Раздался двойной хлопок — шашки сработали не синхронно — и длинный скрип сминающегося ржавого металла… Рой зажмурился, ожидая грома и полета в вечную тьму.
«Мировой Свет! — взмолился он. — Я же видел тебя воочию, помоги мне…»
Ничего не происходило, и он, осмелев, выглянул из-за импровизированного бруствера. Пусковая установка, свесившись с корпуса, дребезжала по броне,
«Все-таки я избранный. Мировой Свет со мной…»
Вывести из строя пулеметы было несложно: на корпусе самоходки, как и на любой гусеничной боевой машине, был закреплен ящик с инструментом и запчастями, а в нем — ржавая кувалда с черенком из металлической трубы…
— Эй, Горбатый! — сложив руки рупором, прокричал Рой в сторону искрошенного пулями дерева, оставшегося позади, — за то время, что он возился с обезвреживанием баллисты, она на месте не стояла. — Эту дребезжалку можно как-нибудь остановить?..
— Ну ты дал, парень! — Ботало не мог успокоиться уже битых два часа и все крутил головой. — Героический ты братан, Капрал! Вот что значит армеец! Недаром тебе погоняло такое дали! Слушай, Горбач, давай пацана в Генерала переименуем? Генералу-то все равно уже!
— Заткнись, ты, трепло, — ворчал тот, помешивая ложкой в котелке медленно закипающее варево: торопиться было некуда — дневная норма выполнена и даже перевыполнена. — Не смущай мальчишку.
Но Рою было не до смущения — его запоздало начало потрясывать при мысли о только что миновавшей опасности. Кто мог знать, что могло бы случиться, сдвинься от взрывов мини-шашек или удара о бетон какая-нибудь хитрая деталька в полусгнившем детонаторе ракетной боеголовки. Ведь как ни крути, а в этой небольшой коробочке были заключены десятки тысяч демонов, готовых вырваться в любой момент, сметая все на километры вокруг… Он был очень мал тогда, но отлично помнил, как содрогались, осыпаясь бетонной крошкой от ударов исполинского молота стены бомбоубежища, где Гаалы прятались вместе с семьями доброй четверти Заводчан. Помнил, как слышались отовсюду непонятные слова «десять килотонн», «пятьдесят килотонн», «мегатонна». Помнил выжженные дотла покрытые стеклянистой коркой руины, обнесенные колючей проволокой, — к ним запрещено было даже приближаться, потому что неказистые приборчики, которые имели при себе все горожане, — это было регламентировано законом, — сходили с ума и захлебывались треском даже в сотне метров от ограды. Помнил, как их с одноклассниками водили смотреть на стену дома, на которой навеки отпечатались тени людей, испепеленных в атомном пламени. Помнил санитарный поезд и обожженных солдат, эвакуированных со Стального плацдарма, корчащихся в невыносимых муках, орущих, будто их заживо варили в кипятке, и умирающих один за другим. До госпиталя не добрался ни один из попавших под облучение….
Похлебку умяли в гробовом молчании, но потом, когда все трое лежали вокруг затухающего костерка и блаженно покуривали, Ботало снова прорвало. Он уселся на своего любимого конька и добрых полчаса травил байки про сисястых и задастых бабенок самого что ни на есть легкого поведения, которых он где только не валял, включая обеденный стол и чердак. Историй подобных у него было неимоверное количество, и он, наверное, заливался бы соловьем до самого вечера, если бы Горбатый не велел ему заткнуться. Но хватило болтуна всего на несколько
— Чё, так и будем молчать? Не хотите про баб — сами стравите чего-нибудь. Горбач, ты же умный человек, кучу книжек прочел, наверное, расскажи что-нибудь интересное.
— Я рассказывать не умею, — буркнул бывший инженер, выгребая веточкой из костра головешку на раскурку.
Он явно досадовал, что новичок оказался расторопнее и изобретательнее его — опытного и знающего. А главное — смелее. Той безрассудной смелостью, которая бывает лишь в молодости, когда кажется, что ты бессмертен, когда впереди — никем не отмеренные еще десятилетия, когда ничего еще не болит и жизнь прекрасна даже на каторге…
— Секретность блюдешь? Кому она, твоя секретность, нужна? Особенно тут.
— Пусть парнишка расскажет, — отвернулся Горбатый. — Он и на войне побывал, и в горах повоевал Только не про баб — умоляю!
— Давай, Капрал, трави! — улегся поудобнее Ботало.
Рой смешался. Что интересного он мог рассказать двум каторжанам, двум взрослым, разменявшим пятый десяток лет мужикам, прошедшим огонь, воду и разные там трубы — если не медные, то канализационные? Он перебрал все случаи из жизни, могущие показаться товарищам занимательными или смешными, и не нашел ничего, чем мог бы их заинтересовать. Все, казавшееся когда-то захватывающим и интересным, теперь выглядело жалким, плоским и глупым. Не прочитанные же когда-то книги пересказывать им, в конце концов?
— Вы были когда-нибудь в горах? — начал он неожиданно для себя самого.
— Я бывал, — как прилежный школьник на уроке поднял руку Ботало. — До той войны еще, сопливым парнишкой. Ну, примерно, как ты сейчас. Был такой курорт на юге — море, горы спускались к самой воде… Далуку назывался. Народ туда съезжался богатый, беспечный, работать с таким было одно удовольствие. В море плещутся, рыбок цветных разглядывают, на песочке нежатся, думают, что все заботы в столицах оставили. А ты — в гостиницу и тихонечко по номерочкам… Портье с коридорными по паре «красненьких» сунешь, чтобы не вякали, и знай шустришь себе… Представляете: бабы ихние золотишко свое прямо так бросали, без присмотра, — на зеркале там, в сумочке… И скажу я вам, старики, бабы эти были — закачаешься! Мужики-то у них сплошь скучные, деловые, а им, сами понимаете, хочется! Я как-то закадрил одну столичную кралю…
— Заткнись! — Горбатый метнул в болтуна головню и, разумеется, не попал. — Ох, Ботало, доведешь ты меня до греха!
— Все, молчу, молчу! Что ты там о горах, Капрал?
Но Рою уже не хотелось рассказывать таким приземленным людям о возвышенных чувствах, пережитых им на вершине Андак-Огу. Но он вспомнил еще кое-что занятное…
— Назовите себя, свидетель.
— Нэш Огуну, сотрудник Департамента научных исследований, — представился широкоплечий здоровяк, поднимаясь со своего места. — Я был прикомандирован к комиссии Департамента обороны, направленной в горно-егерский корпус с инспекцией. Были получены данные, что там используется неучтенный передвижной излучатель, и я должен был провести техническую экспертизу.
— При каких обстоятельствах вы познакомились с обвиняемым Роем Гаалом? — задал вопрос судья.
Рой, чуть ли не дремавший на своем месте в клетке — утомительный процесс с его многочасовыми заседаниями, длился уже второй месяц и смертельно надоел всем без исключения, — встрепенулся при звуках собственного имени и внимательно присмотрелся к высоченному детине, отвечавшему на вопросы судьи. Сомнения быть не могло: именно этого горца собственноручно расстрелял в заброшенной каменоломне капитан Фогуту.