Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря
Шрифт:
Вибеску поглядел на него, плюнул на протянутую к нему головку вице-консула и изрек: «Хватит, в конце концов ты уже достаточно меня попялил, об этом судачит весь город». Но вице-консул вы прямился и выхватил револьвер.
Он направил его дуло на Моню, и тот задрожал и, подставив зад, забормотал: «Стойко, мой дорогой Стойко, ты же знаешь, что я люблю тебя; натягивай, натягивай меня».
Улыбаясь, Стойко вставил свой стержень прямо в отзывчивую дыру между ягодиц князя. Хорошенько там обосновавшись, он на глазах у трех женщин неистовствовал как одержимый, испуская страшные богохульства. «О, я сейчас кончу, сожми скорее жопу, мой
«Мой дорогой Стойко.
Мне надоело, что ты меня пялишь, мне надоели женщины Бухареста мне надоело проматывать здесь свое состояние, с которым я был бы столь счастлив в Париже. Через два часа я отбываю. Надеюсь безмерно развлечься, прощай.
Моня, князь Вибеску. наследственный господарь»
Князь запечатал письмо, написал второе — своему нотариусу, и котором просил ликвидировать все свое имущество и переслать вырученные деньги в Париж, как только станет известен его адрес.
Забрав с собой все свои деньги, около 50 000 франков, Моня отправился на вокзал. Оставив оба письма на почте, он отбыл на «Восточном экспрессе» в Париж.
Глава II.
— Мадемуазель, я вас в общем-то не замечал, пока, обезумев от любви, не почувствовал, что мои детородные органы тянутся к вашей бесподобной красе, и оказалось, что я воспламенен сильнее, чем после
стакана ракии.
— Враки!
— Я приношу к вашим ногам свое состояние и свою любовь. Если мне случится залучить вас в постель, двадцать раз кряду докажу я нам свою страсть. Пусть накажут меня, если я лгу, одиннадцать тысяч весталок — или одиннадцать тысяч палок!
— Ты жалок!
— Мои чувства не лгут. Отнюдь не всем женщинам говорю я такое. Я не распутник.
— Просто путник!
Такая беседа проистекала на бульваре Мальшерб одним солнечным утром. Месяц май заставил природу возродиться, и парижские воробышки чирикали о любви на зазеленевших деревьях. Галантный князь Моня Вибеску заявлял о своих намерениях элегантно одетой симпатичной и стройной девушке, шедшей по направлению к Мадлен. Шагала она так быстро, что князь едва поспевал за ней. Вдруг она резко обернулась и расхохоталась.
— Кончайте; у меня сейчас нет времени. Я иду повидать подругу на улицу Дюфо, но если вы готовы поддержать двух женщин, обуреваемых вожделением и любовью, если вы, наконец, мужчина, — по состоянию и способностям к сношениям, — ступайте со мною.
Он обнял ее за гибкую талию и воскликнул:
— Я — румынский князь, наследственный господарь!
— А я, — сказала она, — Жопопия Залупи, мне девятнадцать лет, и я уже опустошила мошонки десятерых совершенно исключительных мужчин и мошны пятнадцати миллионеров.
И с приятностью обсуждая различные ничтожные или же волнующие темы, князь и Жопопия проследовали на улицу Дюфо. В лифте они поднялись на второй этаж.
— Князь Моня Вибеску... моя подруга Алексина Проглотье, — крайне степенно представила их друг другу Жопопия в роскошном будуаре, украшенном непристойными японскими гравюрами.
Подруги поцеловались, нежно лаская друг друга языками. Обе они были высокого, но не чрезмерно, роста.
Жопопия была брюнетка, ее серые глаза искрились лукавством, а левую щеку украшала снизу волосатая родинка. К ее матовой коже легко приливала кровь, она слегка морщила щеки и лоб, что свидетельствовало об ее озабоченности деньгами и любовью.
Алексина же была блондинкой — того отливающего пеплом цвета, которого не увидишь нигде, кроме Парижа. Кожа ее казалась полупрозрачной. Эта красивая девушка предстала в своем очаровательном розовом дезабилье столь же изысканной и столь же шаловливой, как и лукавая маркиза позапрошлого века.
Тут же завязалось знакомство, и Алексина, у которой однажды был любовник-румын, отправилась в спальню на поиски его фотографии. За ней последовали и князь с Жопопией. Они вдвоем набросились на хозяйку дома и со смехом ее раздели. Пеньюар упал, и Алексина осталась в одной батистовой рубашке, сквозь которую отчетливо виднелось ее обворожительное, пухленькое тело, испещренное в подходящих местах ямочками.
Моня и Жопопия опрокинули ее на кровать и обнажили изящные розовые груди, пышные и крепкие на ощупь; Моня же принялся лизать их соски. Жопопия наклонилась и, приподняв рубашку, заголила округлые, пышные бедра, которые смыкались под пепельно-белокурой, как и волосы, мохнаткой. Алексина, вскрикивая от наслаждения, подобрала на кровать свои маленькие ножки; свалившиеся с них домашние туфли с глухим стуком упали на пол. Раздвинув пошире бедра, она приподняла зад, чтобы подруге удобнее было ее лизать, и судорожно вцепилась в шею Мони.
Результаты не заставили себя ждать, ляжки и попка ее сжались, она брыкалась все энергичнее и наконец кончила, пробормотав: «Мерзавцы, вы меня возбуждаете, придется меня удовлетворить».
«Он обещал сделать это двадцать раз», — сказала Жопопия и разделась. Так же поступил и князь. Они одновременно оказались голышом и, пока обессиленная Алексина отдыхала на кровати, смогли взаимно восхититься телами друг друга. Пышный зад Жопопии грациозно покачивался под тонкой-тонкой талией, а здоровенные муде Мони раздувались под огромным удом, которым завладела Жопопия «Сунь-ка ей, — сказала она. — Я следующая». Князь придвинул cвой член к полуоткрытой п...е Алексины, которая содрогнулась от этого прикосновения. «Ты меня убьешь!» — вскричала она. Но болт вошел весь под завязку, по самые яйца, и тут же вновь высвободился, чтобы, как поршень, снова внедриться в цилиндр. Жопопия взобралась на кровать и придвинула свою черненькую киску ко рту Алексины, ну а Моня принялся лизать ей анус. Алексина подмахивала, как безумная и засунула палец в жопу к Моне, член которого от этой ласки раздулся еще сильнее. Он подсунул руки под ягодицы Алексины, которые конвульсивно сжимались с немыслимой силой, сдавливая в воспламененном влагалище огромный прут, так что тот едва мог там пошевелиться.
Почти сразу же возбуждение всех троих достигло предела, они задыхались. Алексина кончила трижды, потом пришла очередь Жопопии, которая тут же слезла вниз, чтобы покусать Моне мошонку. Алексина развопилась, как проклятая, и извивалась, как змея, когда Моня излил ей во чрево свою румынскую малофью. Жопопия тут же вырвала хер князя из дыры, и его место занял ее рот, жадно сглатывающий вытекающее оттуда большущими каплями семя. Алексина тем временем взяла член Мони в рот и, одновременно аккуратно обтерев, вновь заставила его привстать.