Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

Одиннадцать тысяч палок

Гийом Аполлинер

(Перевод с французского АРНАУТА СКАРД-ЛАПИДУСА)

Глава I

Красивый город — Бухарест. В нем, кажется, смешиваются воедино Восток и Запад: если учитывать географию, находишься вроде бы еще в Европе; но стоит присмотреться к нравам окружающих, к туркам, сербам и прочим македонским народностям, оживляющим своей красочностью его улицы, — и ты уже в Азии. И в то же время это — страна латинян; римские легионеры, колонизировавшие здешние края, вне всякого сомнения, без конца возвращались в мыслях к Риму, тогдашней столице мира и средоточию всякого рода изящества. Эта ностальгия по Западу передалась и их потомкам; румыны только и думают, что о некоем граде, где роскошь естественна, а жизнь радостна. Но Рим утратил свое великолепие, столица мира уступила свою корону Парижу, и нет ничего удивительного

Как и прочие румыны, юный красавец, князь Вибеску грезил о Париже, Светозарном Граде, где женщины все до единой — красотки, а сжимать коленки — не в их правилах. Во времена, когда он еще учился в Бухаресте в колледже, ему достаточно было подумать о какой-нибудь парижаночке, о Парижанке, и тут же вставала перед ним проблема, которую ему приходилось всесторонне — медленно и в блаженстве — отдрочивать. Позже не раз и не два спускал он в отменные пипочки и попочки прелестных румынок. Но всегда его обуревало чувство, что нужна ему парижанка.

Происходил Моня Вибеску из очень богатой семьи. Его прадедушка был господарем, что по французским меркам соответствует субпрефекту. Но титул этот передается по наследству, и господарями были и дед, и отец Мони. Сам он тоже должен был в свой черед унаследовать от предков эту честь.

Но он начитался французских романов и теперь уже подсмеивался над субпрефектами: «Ишь ты, — говорил он, — ну не смех ли называться субпрефектом только потому, что таковыми были твои предки. Это просто смехотворно!» И чтобы таким смехотворным не быть, он сменил один наследственный титул — господаря-субпрефекта — на другой, князя. «Ну вот, — восклицал он, — этот титул не зазорно передавать по наследству. Господарь — это административная функция, но по справедливости тот, кто прославился на административном поприще, имеет право на титул. Я жалую себе дворянство. По сути я — родоначальник. Мои дети и внуки будут мне благодарны».

Князь Вибеску был тесно связан с вице-консулом Сербии Стойко Порноским, который, как говаривали в городе, охотно пялил очаровательного Моню. Однажды князь, тщательно одевшись, отправился в гости к вице-консулу. На улицах все оглядывались на него, а дамы вздыхали: «Ну, вылитый парижанин!»

И в самом деле, князь Вибеску вышагивал как раз так, как, по мнению бухарестцев, ходят парижане, то есть крохотными поспешными шажками и непременно виляя задом. Очаровательно! — и когда какой-либо мужчина разгуливал так по Бухаресту, ни одна дама, будь то даже супруга премьер-министра, не могла ему отказать.

Подойдя к двери вице-консула Сербии, Моня долго писал на его фасад, потом позвонил. Ему открыл албанец, одетый в белую фустанеллу. Князь Вибеску быстро взбежал на второй этаж. У себя и приемной вице-консул Стойко Порноский обходился без одежды. Разлегшись на мягком диване, он вздымал к потолку свой твердый член, а чернявая черногорка Мира щекотала ему яички. Она тоже была совсем голой, и, поскольку работала внаклонку, ее очаровательный пышный зад выпячивался, смуглый и в пушку, а его нежная кожа готова была, казалось, от напряжения лопнуть. Между ягодицами коричневела красивого разреза поросшая волосами щель, в которой виднелась запретная дыра, круглая, как таблетка. А ниже — две длинные и трепетные ляжки, и поскольку поза вынуждала Миру их раздвигать, видна была и ее п...а — дородная, мясистая, ладно скроенная в затенении густой черной-черной шевелюры. Она никак не среагировала на появление Мони. В другом углу в шезлонге копошились две симпатичные толстозадые девушки, отрывая друг от друга свои рты, только чтобы испустить негромкое сладострастное «Ах!». Моня быстренько разоблачился и, буравя воздух задорно торчащим членом, устремился к девкам, намереваясь их разъединить. Но его руки соскальзывали с их гладких и влажных тел, скрученных воедино, как змеи. Осознав, что они в пене от сладострастия, и впав в ярость, что не может это сладострастие разделить, он принялся в сердцах шлепать ладонью торчащий кверху белоснежный зад. Поскольку обладательница оного от этого, похоже, заметно возбудилась, он принялся лупцевать его со всей силы, столь усердно, что боль пересилила удовольствие, и милашка,

чью очаровательную белую попу он сделал розовой, в гневе приподнялась и заявила:

— Козел, князь педрил, не отвлекай нас, нам не нужен твой толстый хер. Сунь этот леденец Мире. Оставь нас любиться дальше Верно, Зульма?

— Конечно, Тонечка! — отвечала вторая девчушка.

Князь размахивал своим огромным удом, крича: «Как, юные шлюшки, ныне и присно гладить вас по заднице?!» И схватив одну из них, он возжелал поцеловать ее в рот. Это оказалась Тоня, красивая брюнеты чье белоснежное тело в подходящих местах украшали премилые родинки, оттенявшие его белизну; белым было и ее лицо, а родинка на левой щечке делала очень пикантной рожицу миловидной девушки. Ее грудь украшали две изумительные сиськи, твердые, как мрамор оттененные синевой и увенчанные нежными, как розы, клубничками правая из них была красиво запятнана родинкой, сидевшей там, как мушка, изюминка для рта.

Моня Вибеску вцепился в девушку, подхватив руками ее обширную попку, напоминавшую собой отменную дыню, взращенную, судя по белизне и полноте, под полярным солнцем. Каждая из двух половинок была, казалось, вырезана из глыбы отборного каррарского мрамор, а ляжки, поддерживавшие их снизу, своей округлостью напоминал! колонны греческого храма. Но какая разница! — ляжки были теплы а попка холодна, что свидетельствовало об отменном здоровье и завидном самочувствии. Нашлепанные, половинки эти порозовели, и теперь можно было бы сказать, что сложены они из сливок, смешанны с малиной. Их вид до предела возбудил бедного Вибеску. Его рот и по очереди сосал твердые титьки Тони, то припадал к ее шее или плечу, оставляя на них засосы. Руки крепко сжимали пышный и крепкий — как спелый и мясистый арбуз — зад. Он щупал эти королевские ягодицы, потом засунул указательный палец в восхитительно тесную дыру между ними. Его здоровенный болт, который разбухал все сильнее и сильнее, сумел пробить брешь в очаровательной коралловой вагине, увенчанной блестящим завитком черного руна. Она кричала ему по-румынски: «Нет, ты его не засунешь!», и при этом дрыгала и сучила своими прелестными, округлыми и пухленьким ляжками. Толстый фалл Мони уже вошел своей воспламененной алой головкой в соприкосновение с влажным Тониным закоулком. Тот было отдернулся, но от этого движения Тоня пукнула — нет, и вульгарно пернула, но изысканно, с хрустальным звуком пукнула нервозно от этого расхохоталась. Ее сопротивление ослабело, бедра раскрылись навстречу Моне, и его толстенный прибор засунул было в открывшееся убежище свою головку, когда Зульма, подруга Тони и ее постоянная партнерша по любовным игрищам, схватила вдруг князя за мошонку и, сжав ее в своем маленьком кулачке, причинила ему такую боль, что дымящийся член выскочил из своего прибежища — к великому неудовольствию Тони, которая уже начала было подмахивать своим пышным под тонкой талией задом.

Зульма была блондинкой, и густые волосы спадали ей до самых щиколоток. Более миниатюрная, чем Тоня, она ничем не уступала ей в стройности и грации, а ее черные глаза оттеняла синева. Как только она выпустила из рук мошонку князя, он тут же набросился на нее со словами: «Ладно же! Ты заплатишь за Тоню!» Потом, сцапав очаровательную титьку, он принялся жадно сосать задорно торчащий сосок. Зульма хохотала. Чтобы посмеяться над Моней, она трепыхалась и шевелила животом, внизу которого плясала белокурая, изысканно завитая бородка. В то же время она задирала повыше свою миленькую п...дочку, расщеплявшую красиво набухший бугор ее лобка. Между розовых губ там трепетал весьма длинный клитор, выдававший ее пристрастие к трибадизму. Тщетно пытался уд князя пробиться в этот редут. Наконец князь схватил ее обеими руками за задницу и сумел-таки в нее внедриться, в то время как Тоня, рассердившись, что ее лишили заряда такого замечательного орудия, принялась щекотать павлиньим пером пятки распаленного юноши. Тот засмеялся, начав корчиться от смеха. Павлинье перо не отрывалось от него; от пяток оно поднялось к ляжкам, пощекотав их изнутри, затем в пах, к члену, который тут же и разрядился.

Обе плутовки, и Тоня, и Зульма, в восхищении от своей проделки, никак не могли вдоволь насмеяться; потом, раскрасневшиеся и запыхавшиеся, они вновь принялись ласкаться, целуя и облизывая друг друга прямо на глазах у ошеломленного князя. Их зады вздымались в такт, полосы перемешались, зубы клацали друг о друга, мялся шелк трепещущих крепких грудей. Наконец, изгибаясь и стеная от наслаждения, они увлажнили друг друга, а член князя тем временем начал потихоньку снова подниматься. Но увидев, сколь измотаны девицы своими сафическими упражнениями, князь повернулся к Мире, которая все еще теребила удилище вице-консула. Тихонько подкравшись к ним, Вибеску засунул свой красивый член между нежных ягодиц Миры; он погрузил его прямо в приоткрытое и влажное жерло юной красотки, которая, почуяв внедряющийся в нее желвак, взбрыкнула крупом, благодаря чему весь прибор князя с легкостью проник внутрь. Вслед за чем она продолжила той необузданные и бессвязные движения, пока князь одной рукой дрочил ее клитор, а другой теребил титьки.

Его туда-сюда-обратное движение внутри плотно сжатого влагалища доставляло, похоже, Мире живое удовольствие, что подтверждали и ее сладострастные вскрики. Живот Вибеску раз за разом ударялся о зад Миры, и свежесть этого зада вызывала у князя столь же приятные ощущения, как и вызываемые у нее жаром Мониного живота. Движения становились все живее, все ритмичнее, князь напирал на Миру, которая, задыхаясь, все сильнее сжимала бедра. Князь укусил ее за плечо и никак не выпускал его. Она кричала: «О! хорошо... не уходи... сильнее... сильнее... давай, давай... ну же. Давай, давай свою сперму... Всю... всю... Давай... Давай... Давай! И, одновременно кончив, они повалились на диван и на время отключились. Тоня и Зульма, обнявшись в шезлонге, смеясь глядели на них. Вице-консул Сербии закурил тонюсенькую сигарету с экзотическим восточным табаком. Когда Моня пришел в себя, Стойко сказал ем; «Теперь, дорогой князь, моя очередь. Я ждал, пока ты не придешь предоставив Мире щупать мой уд, но услады я приберег для тебя. Так приди же, мой милый, мой дорогой заднюшечка, приди, чтобы я его в тебя засадил».