Одиннадцать видов одиночества
Шрифт:
За спиной у нее воцарилось гробовое молчание. Потрясенно глядя ей вслед, Уоррен Берг и Билл Стрингер дождались, пока она не свернула за угол, и только после этого вновь обернулись к Винсенту Сабелле.
– Да конечно, линейкой! – проговорил Билл Стрингер. – Линейкой! Да прямо! – И с отвращением пихнул Винсента, так что тот отшатнулся и толкнул Уоррена Берга, а тот отпихнул его обратно.
– Господи, да ты вообще всегда врешь, что ли? А, Сабелла? Только и делаешь, что врешь!
Винсент, которого лишили равновесия, крепко сжимал кулаки в карманах ветровки, тщетно пытаясь восстановить утраченное достоинство.
– Думаете,
Но он остался в полном одиночестве. Уоррен Берг и Билл Стрингер уже плелись через улицу, полные презрительного негодования.
– Все это враки – как про твоего папу, будто в него стрелял полицейский! – крикнул Билл Стрингер.
– Он даже про кино наврал, – напомнил Уоррен Берг; и вдруг наигранно расхохотался, приложил руки к губам, как рупор, и прокричал: – Эй, доктор Жуткий!
Получилось отличное прозвище, было в нем что-то достоверное, правдоподобное. Такое имечко вполне может прижиться: его быстро подхватят, а потом пристанет – уже не отвертишься. Подначивая друг друга, мальчишки стали дружно кричать:
– Как дела, доктор Жуткий?
– Что не бежишь домой следом за мисс Прайс? А, доктор Жуткий?
– Давай-давай, доктор Жуткий!
Винсент Сабелла продолжал идти, словно не замечая их, пока мальчишки не скрылись из виду. Затем он повернул назад и дошел до самой школы, проскользнул по краю игровой площадки и вернулся в тупик. Одна из стен все еще темнела влажными пятнами в тех местах, где он тер ее мокрой тряпкой, круговыми движениями.
Выбрав место посуше, Винсент вынул из кармана все тот же мелок и стал тщательно вырисовывать голову, в профиль, с длинными роскошными волосами, долго провозился с лицом, стирал его влажными пальцами и вновь рисовал, пока не получилось самое красивое лицо, какое ему до тех пор удавалось изобразить: изящный нос, слегка приоткрытые губы, глаз в опушке длинных ресниц, загнутых грациозно, словно птичье крыло. Тут Винсент помедлил, восхищаясь своим творением с серьезной торжественностью влюбленного; затем провел от губ линию, а на конце ее – большое облачко, как в комиксах. Внутри облачка он написал – так гневно, что мел крошился между пальцами, – все те же самые слова, что и раньше, во время обеденного перерыва. Потом снова вернулся к голове. Он пририсовал к ней длинную изящную шею, нежные покатые плечи – и наконец смелыми, решительными штрихами изобразил обнаженное женское тело: огромные груди с крепкими маленькими сосками, осиную талию, пуп в виде точки, широкие бедра и ляжки, пышущие жаром вокруг треугольника неистово вьющихся лобковых волос. Внизу он начертал название шедевра: «Мисс Прайс».
Мальчик немного постоял, любуясь своим творением и тяжело дыша, а потом отправился домой.
Всего наилучшего
Никто и не ждал, что Грейс станет работать в пятницу накануне свадьбы. Никто, прямо скажем, ей просто не дал бы этого делать, вне зависимости от ее личных желаний.
На столе возле ее печатной машинки лежала бутоньерка из гардений, упакованная в целлофан, – подарок мистера Этвуда, ее начальника, – и в отдельном конверте, в качестве дополнения, – подарочный сертификат из универмага «Блумингдейл» на десять долларов. Мистер Этвуд был особенно галантен с тех пор, как Грейс поцеловалась с ним на вечеринке по случаю Рождества, и теперь, когда она зашла поблагодарить его, он стоял сгорбившись и рылся в ящиках своего рабочего стола, сильно краснел и старался не смотреть ей в глаза.
– Ой, да что вы, Грейс, тут и говорить не о чем, – пробормотал он. – Мне очень приятно. Кстати, вам не нужна булавка, чтобы приколоть эту штуку?
– Булавка есть в комплекте, – ответила Грейс, приподняв руку с бутоньеркой. – Видите? Очень красивая, белая.
Он весь сиял, наблюдая, как она прикалывает цветы к отвороту жакета, повыше. С важным видом прокашлявшись, он выдвинул столешницу для письма и приготовился начать диктовку. Оказалось, что работы немного: всего два коротких письма, – однако не прошло и часа, как Грейс заметила, что он передает в машинописный отдел стопку диктофонных цилиндров, и поняла: ей делают одолжение.
– Это очень мило с вашей стороны, мистер Этвуд, – сказала она, – но я думаю, что вам следовало нагрузить меня работой в том же объеме, как и…
– Да бросьте, Грейс, – возразил он. – Замуж выходят раз в жизни.
Девушки тоже суетились вокруг нее, толпились возле рабочего стола и хихикали, снова и снова просили показать им фотографию Ральфа («Ох, какой очаровашка!»), а руководитель отдела нервно поглядывал на них, не желая портить им праздник, но несколько переживая, потому как день был все-таки рабочий.
В обеденный перерыв в баре «Шрафтс» устроили традиционный маленький праздник – на девять женщин и девушек, у которых головы пошли кругом от непривычных коктейлей; цыпленок по-королевски остывал, а вся компания забрасывала невесту воспоминаниями о былом и добрыми пожеланиями. Ей снова преподнесли цветы и еще один подарок – серебряную конфетницу, на покупку которой сбросились втихаря.
Грейс повторяла «Большое спасибо», и «Мне очень нравится», и «Даже не знаю, что сказать», пока в голове у нее не загудело от слов, а углы рта не заныли от постоянных улыбок, и тогда ей подумалось, что этот день не кончится никогда.
Ральф позвонил около четырех, совершенно счастливый.
– Как дела, милая? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Слушай, угадай, что я получил?
– Ну не знаю. Подарок, наверное? Или что? – Грейс постаралась, чтобы голос ее звучал радостно, хотя это было непросто.
– Премию! Пятьдесят долларов. – Она почти видела, как у него поджимаются губы, когда он произносит «пятьдесят долларов» – с тем особым серьезным выражением, которое предназначалось исключительно для называния денежных сумм.
– Да что ты, Ральф, как это мило, – сказала она, и если даже в ее голосе звучала усталость, он этого не заметил.
– Мило, правда? – переспросил он с усмешкой: его позабавило девчоночье слово. – Ты ведь рада, Грейси? Нет, ты пойми, я правда очень удивился, понимаешь? Босс говорит: «Вот, Ральф, держи!» – и дает мне этот конверт. И ни намека на улыбку, ничего, а я думаю: что за дела? Увольняют меня, что ли, или что? А он говорит: «Давай, Ральф, открывай». Ну я и открываю, а потом гляжу на босса, а у него улыбка до ушей. – Ральф довольно рассмеялся, потом вздохнул. – Ладно, послушай, милая. Когда ты хочешь, чтобы я сегодня зашел?