Одиннадцать
Шрифт:
– Нет.
– Да, ты ещё маленький был, когда она кончилась. Там тогда первый раз фанеру крутили. Герои рты открывали, а им фонограмму из польских песен включали…
– Из польских? Почему из польских?
– Политика! Что, они должны были им «Битлов» врубать что ли? Запрещено было. А поляки – братья. Соцлагерь. Поэтому и звали их там всех «пан» да «пани» Пани Моника!.. Поляки – Запад, как не крути, а мы Запад хавали в любом выражении. Даже ГДР была – западнее некуда.
– ГДР – «была»?
– Была, была – республика. «Доиче демократишен републик» У нас – «Г», у них – «Д». Хотя, что «Г», что «Д» – в некотором смысле, один хрен, – Ефим сам засмеялся свой находке. – Так что слово «Давно»
И он ещё больше расхохотался.
– «Давно это было! Даненько!»
Тут уже Вова расхохотался.
– Давным давно, давным давно, давны-ым давно! – песню такую слышал… давно.
– Да уж, песня – давно!
– Давно её пели…
– За Данностью лет!
– Давно было говно, а стало угобрение!
– Это уже масло масляное, получается!
Ефим и Вова не переставали смеяться.
– Что-то ты давно у меня время не спрашивал!
– А ты давно не отвечал.
Уже начинали болеть животы.
– Завязывай, Вова – не могу больше. Вот ведь прибило!..
– Да, Фим….
– Какой я тебе Дафин?! Дафины во Франции!
– А что мне теперь говорить: «Га, Фим?!» – Вова вытер слезу под глазом, продолжая смеяться.
– «Графин!» В графине видит свою мать: «Мама, как ты туда попала!?» – тут же вспомнил Ефим кадр из «Городка» и воспроизвел его в деталях.
– «Дородок»? – спросил его Вова, задыхаясь от смеха.
– После! – ответил Ефим, держась за низ живота.
Вот так они коротали время, выдумывая всякую нелепость, меняя Друзь на Грузь, а потом уточняли, что Груздь это Друзьдь, точнее – Друзгь; и тут же появились, естественно, Грузья, а Друг стал Грудом; Дача – Гача – это нормально; Иппогром; Дигростанция. Донор и Гонор – это, решили они, однокоренные слова, так же, как и Дог с Годом. Слова стали коверкаться, но особо ничего на ум не приходило – веселье угасало. Животы приходили в норму, пора пришла позаботиться о дне (точнее, ночи) насущном (насущной). И Ефим задал резонный вопрос:
– Довягина говарилась?
– Говарилась, говарилась, – попробовал Вова кусочек мяса из котла. – Вигимо договалый был бычок. А ты что уже продологался?
Ефим улыбнулся:
– А ты шутить доразд!
– Не «доразд», а «доразг». А за доразда – ответишь!
– Ледко!..
И всё началось сызнова. Пока они окончательно не устали, пока не легли спать, пока (уже лежа доносились всхлипывания и смешки, когда вспоминалась какая-нибудь смешная белиберда, типа производные от: «Это вещь Вадима?» «Вадина!»), пока, пока, пока…
Короче, они уснули, так и не годоворив (тьфу ты, черт!)… не договорив про Часы…
А впереди ещё будет утро. И, наверняка, оно будет: «Гоброе утро!» Наверняка!
– Игра слов, это всего лишь игра слов. Более того, это игра букв, иногда символов или, даже, знаков.
– Что ты имеешь виду? – Володя грыз травинку.
(Они уже часа полтора шли вниз по склону горы, удаляясь от своей полянки – места их встречи. Утром, собравшись, как следует подкрепившись, упаковав вещички, они двинулись в путь, и теперь, от нечего делать, рассуждали, практически ни о чем. Точнее, Ефим прогонял Володе о том, как пишутся книги – сегодня их «нужная вещь» была «Книга». Коротали дорогу.)
– А, всё! Помнишь: «Казнить нельзя помиловать»? Куда поставить запятую? Этот прием знаком с детства, со сказок ещё. Напечатай это выражение в «Ворде» и компьютер подчеркнет зеленым слово «нельзя», задавая тем самым вопрос, куда поставить запятую. А ещё попробуй поставить в конце этого предложения «точку», «вопрос» или «восклицательный знак». Это игра знаков. А то, что мы меняли местами «г» и «д» – это игра буквами. Символами – та самая «собака» в адресах электронной почты или «двоеточие», «дефис», «правая круглая скобка». А словами – уже в масштабах текста – от самого маленького, до «Войны и мира». Понимаешь?
– Понимаю.
– Но это только начало, азбучные истины для любого начинающего шлёпольщика текстов. Всё что угодно можно написать, всё что угодно! Порой, не зная грамматики, правил, а иногда и языка, можно написать нечто такое, что будут читать. А куда денутся? – Ефим улыбнулся.
– В смысле, не зная языка?
– Ты какой язык в школе изучал?
– Английский.
– Ты часто, переписывая английские тексы, заданные на дом, понимал, о чём ты пишешь?
– Ну, это совсем другое дело…
– Другое дело? – перебил его Ефим. – Ты знаешь, что раньше в рукописных книгах гласных букв совсем не было? Сейчас, правда, тоже их нет в некоторых письменных языках.
– Ну, так – что-то слышал.
– Вот это «ну так – чё-то…» может привести к тому, что один переписывает. Потом другой, потом третий делает помарку в тексте, четвертый, не поняв, что это помарка, её копирует, а сам тем временем три кляксы засадил, пятый их скопировал и сам чего-нибудь в придачу напартачил… и пошло – поехало. Потом некий дятел берется всё это огласовывать, и втыкает, как ему кажется, правильные гласные. А другой дятел, взял первоначальный текст, и впихал свои гласные, пусть даже ему то же самое кажется, и он так же понимает тему. Но тексты уже разные будут из-за этих клякс и помарок. И смысл, разумеется, изменится. И это уже две разные книги получились, как бы об одном и том же, но под авторством разных дятлов. А потом эти книги ученые откопали где-нибудь в гробницах, в разных. И один прав, он же читал подлинник перевода, и другой прав – он тоже читал подлинник перевода. И тема у ученых одна, но они до усеру будут спорить, кто из них прав, столько копий наломают, разделят ученый мир на два лагеря, поддерживающий их и, в конце концов, к истине не придут! А все виной маленькая клякса и пара помарок! А Мир раскололся! А теперь, представь, нашли археологи в Египте на стенах гробницы иероглифы (или как они там называются) или где-нибудь в Перу какие-нибудь письмена, и взялись их срисовывать, как ты в школе «свой» английский, не понимая, что рисуют. Тщательно срисовывали – всё срисовали. Можно, конечно, сфотографировать, но, допустим, всё это происходило в конце девятнадцатого века, когда вскрыли пирамиды, а фотоаппаратов ещё не было. Срисовали. Но не учли, что где-то откололся кусочек штукатурки или трещинка какая-то повлияла на рисунок. И так далее… Переводят, до сих пор переводят, и потом преподносят нам, как истину. Напечатали в журнале, мы читаем… и что мы делаем? Мы верим. Ученые же! Они же всё знают! Для этого они и учились! А мы обязаны верить! Мы узнали, поделились информацией с близкими, естественно, интерпретировав немного (а без этого не получится), близкие наши рассказали друзьям уже со своими вставками и «помарками» и «кляксами», те другим, и… опять пошло-поехало – родился миф. Особенно скверно, когда тебе говорят свою интерпретацию или неточные данные взрослые, пока ты ещё ребенок. Детская память цепкая – потом трудно переубедить, особенно, если это твоя учительница говорила. Люди моего поколения – бедные люди. Им всё детство в школе внушали уважаемые взрослые дяди и тети, что коммунизм это хорошо, что наша цель – коммунизм. А потом – бах! И тот, кто был коммунистом, стал как раз наоборот – коммерсантом… ну, ты понимаешь. Так вот, написанному верить – не стоит. Ещё больше не стоит верить услышанному. Увиденному верить нужно обдуманно, а то, что дает телевизор – вообще не надо…