Одиннадцатый час
Шрифт:
– Совсем, что ли, сбрендил? – возмутилась жена. – Соображаешь, что она после этого с завещанием сделает?! – Юля перевела дух. – Ничего не попишешь, ждать придется, пока помрет. Я сегодня врача видела лечащего, так он говорит, две-три недели… Будем терпеть.
– Да не могу я терпеть три недели!!! – по-бабьи взвизгнул Вадик. – Мне послезавтра бабки отдать надо, хоть зарежься! Иначе уйдет «вольва», где потом за такие гроши купишь?! – он призадумался на минуту. – Слушай, поехали, взломаем, к чертям, а? Она
же все равно не вернется и ничего не узнает…
Юля скорчила быструю безнадежную гримаску и прищелкнула языком:
– Заманчиво… Только нельзя… Если хоть кто-то… Знаешь, сколько случайностей может быть, каких мы и не предполагаем? Соседка, например, в глазок увидит, пойдет и настучит… Да и мало ли еще что… Тогда из-за ерунды мы вмиг лишимся всего… Нет, нет, нельзя рисковать.
«Вольва» почти новая и задаром – это ерунда по-твоему, да?! Ты хочешь на этом металлоломе всю жизнь ездить, да?! Так она скоро на улице развалится, и ее никто уже не соберет!
Жена взглянула на мужа с ненавистью:
– Ты – идиот, – уверенно сказала она. – Если нас застукают, то это подсудное дело. А вдруг у нее там где-нибудь сигнализация? А? Об этом ты подумал? А если и нет, и возьмешь ты пару-тройку ее побрякушек, но нас поймают потом? Даже если она и под суд
нас не отдаст, то остального наследства лишит наверняка! И будешь ты нищим на «вольво» – всю оставшуюся жизнь. А так… через пару недель она помрет, мы сразу же ключ заберем, пока квартиру не опечатали, все там подчистим, а уж через полгода преслокойненько вступим в права наследства на все движимое и недвижимое… Плюнь ты, дурак, на эту «вольву»: через полгода «мерина» купишь.
– Так ведь сама же в руки идет! – простонал Вадик.
– Это – кажется. Это – соблазн, – наставляла Юля. – Тебя лукавый подставляет, чтоб ты польстился, а потом оказался по уши в дерьме.
Вадик с сомнением уставился на жену:
– А она точно скоро помрет? Онколог-то что говорит?
– Да то и говорит, что метастазы уже в печени, позвоночнике и по лимфоузлам пошли. Когда процесс так начинается, то он идет со скоростью света – сам знаешь. И ничем его не остановить. Словом… – Юля провела ребром ладони по горлу и выразительно глянула на мужа. – Не беспокойся, это дело решенное. Нам главное сейчас не оступиться, а то потом всю жизнь локти кусать будем.
Супруг ее вздохнул:
– Ладно, будем считать, ты меня убедила. А все-таки жаль «вольву». Ох, жаль, мать твою…
Минут пять не желала заводиться проклятая «копейка», а когда завелась и тронулась, в салоне завоняло горелым. Вадим осторожно отчалил от тротуара и неуверенно потащился в первом ряду. Чтобы расслабиться, он закурил, и ехал молча, изредка бросая раздраженный взгляд в сторону тоже притихшей жены.
Вадик ненавидел ее давно, остро и непримиримо и, прежде всего, за то, что она всегда оказывалась права во всем – вот как сейчас. Он предпочел бы лучше самостоятельно совершать какие угодно ошибки и добросовестно платить за них впоследствии, лишь бы не убеждаться ежедневно в том, что он безнадежный дурак по жизни, не чувствовать у себя на плече этой твердой, неумолимой руководящей руки жены. Но каждый раз после того, как она спокойно и безжалостно в двух словах объясняла ему, почему следует поступать так или иначе, и к каким последствиям приведет тот или иной поступок, действовать по своему разумению он не решался – до того убедительно звучали все ее доводы. Сделать после этого по-своему означало оказаться уже не гипотетическим, а достоверным дураком…
Три года назад Вадик совсем уж было решился на развод, когда придурковатая Юлина тетка вдруг завещала ей все свое имущество – а было оно немаленьким и сулило такие перемены, о каких раньше и не мечталось. Поэтому ему не только пришлось отложить развод, но еще и прикусить язык, чтоб жена не развелась с ним сама. Он рассчитывал по получении наследства не мытьем так катаньем вытянуть из нее побольше, купить себе место в престижной клинике, приобрести все ценное, что удастся, и уж тогда развестись как-нибудь по-хитрому, наняв приличного адвоката, чтоб жена ничего назад по суду не оттягала… И вот уже три года он корчил из себя примерного мужа, подъезжал к Юлиной больной тетке, чтобы та, не дай Бог, чего не заподозрила, тянул лямку на ненавистной работе, где только одна радость: всегда найдется в отделении молоденькая медсестра, готовая на сутках наскоро ублажить в ординаторской красивого молодого доктора… А дома ждала с вечными упреками и готовым супом из пакетика осточертевшая слишком умная жена…
Юля окрутила Вадика пятнадцать лет назад, на втором курсе. Он действительно тогда романтически влюбился в белокурую тростинку-одногруппницу – резвую, как щенок, хохотушку. Будучи максималистом, да еще и импульсивным по характеру, Вадик задался целью ни в коем случае не упустить, не отдать другому свое кудрявое сокровище, и казалось ему, что жизнь с ней так и пойдет – весело, резво и смешно. Свадьбу они сыграли первые на курсе, переехали к его родителям, но вскоре произошло приятное для Вадика событие: неожиданно в две недели сгорела от воспаления легких Юлина сорокалетняя мама, оставив молодым однокомнатную квартиру. Юля как-то неубедительно поплакала на похоронах, но быстро обвыкла, стала хозяйничать в квартире, еще до сорока дней поменяла занавески на «веселенькие» и наклеила обои с птичками, от которых Вадика тошнило…
Он начал повнимательнее приглядываться к жене. Сам-то он тещу, конечно, ненавидел со дня знакомства, но родной дочери, по его мнению, стоило хотя для приличия поубиваться по матери подольше. И совсем неожиданно Вадик открыл для себя, что его ласковая кошечка-жена черства сердцем так, что это даже трудно представить, вдобавок ко всему – резка, цинична не по возрасту, а под стать хорошо пожившей старой гадюке; что она имеет задатки крайней скаредности и к тому же открыто жестока: однажды уличный кот исполнил вечером у них под окнами очередную душераздирающую серенаду, и тогда Юля, студентка-медичка, спокойно вылила на него из окна кастрюлю кипящей воды. Вадик и сам до котов был не охотник, и наплевать ему было на участь животного как такового, но хладнокровие жены, с которым она изувечила, если не угробила совсем, шелудивого кота, тогда неприятно поразило его…
А потом она забеременела, и это был кошмар. Именно в те месяцы он сначала разлюбил, а потом возненавидел ее навеки.
Сперва у Юли начался чудовищный, безобразный токсикоз. Ее рвало везде: дома – за столом и на стол, на улице, на глазах у прохожих, утром в постели на бельё и на него, постоянно – на пол, потому что она не успевала добежать до раковины. Однажды сделался приступ в присутствии случайных гостей, и Юля, мучительно не желая, чтоб ее стошнило при них, начала героически бороться – а именно, давиться, глотая извергаемое обратно. При этом все полезло у нее едва ли не из ушей, и Вадика самого едва тут же не вырвало.
Поначалу он еще пытался убеждать себя, что она ни в чем не виновата, что она носит его же ребенка, что ей необходима поддержка и сочувствие… Но очень скоро Вадик уверился, что врет сам себе, и никаких, даже минимально добрых чувств не может испытывать к этой женщине, моментально превратившейся в зеленую образину с красными от лопнувших сосудов глазами.
Сочувствие к больным и беременным он раньше представлял себе по-другому: вот красавица лежит в постели – бледная, изможденная, с легкими тенями вокруг глаз, очаровательная в своей беспомощности… На ней шелковая ночная рубашка, вся в кружевах. Вот она поднимает тонкую прозрачную руку и слабо зовет его побледневшими губами: «Милый, пить…» – а волосы ее живописи раскиданы по подушке – словом, можно писать трогательную картину в стиле грезовских головок. Хорошо было авторам любовных романов прошлого века описывать неземную нежность любовников к умирающим от чахотки подругам жизни! А попробуй-ка посочувствуй, когда она бродит по дому в грязном, воняющем блевотиной халате, все время давится, в ней что-то булькает и разражается не струйкой крови, как в книжке, а потоком кошмарно желтой жидкости! А сама – обтянутый серой кожей скелет, да еще оскаливается поминутно, морща красный нос и становясь похожей на кого-нибудь из героев Эдгара По. Она не кротко стонет, визгливо жалуется, истерично швыряет склянки с лекарствами через всю комнату, иногда животно вопит или ругается матом в ванной между приступами.