Одиннадцатый цикл
Шрифт:
– Что ж, прошу извинить. Я сержант Ричардсон. Для тебя можно Эрик. – Говорил он, как и выглядел, развязно, с ленцой тянул слова. Не удивлюсь, если изо рта сейчас выскользнет змеиный язык.
Стражник – Эрик – палец за пальцем сдернул правую перчатку и коснулся моей щеки. Я вздрогнула и чуть не отпрянула – но он не причинил мне боли, а лишь зачесал прядь за ухо. К горлу моментально подкатило.
Я рухнула на колени, и меня вырвало бесцветной желчью.
– Прости, Далила. – Голос выдал сожаление. Эрик подался ко мне и шепнул на ухо: –
Я коротко кивнула, и стражник хмыкнул, хлопнул меня по спине.
– Умница.
Я инстинктивно сгребла остатки воли в кулак и оцепенело встала. Не позволю навредить семье!
– Поехали отсюда. – От его притворного добродушия не осталось и следа.
– Молю, не забирайте мою Далилу, она еще совсем дитя! – Казалось, мама всерьез надеется прослезить самодура и ждет ответа.
Ответа не последовало. Эрик лишь показал глазами, чего хочет. Я прошаркала к матери.
– Мама, не бойся за меня. – И улыбнулась как можно убедительнее.
Улыбка явно вышла совсем холостой, но мама все равно поверила и сдалась. Хватка разжалась, и руки бессильно опали на пол. Раздался поверженный всхлип.
Сержант отпихнулся от нее ногой, будто брезгуя, что позволил дотронуться до себя жене пахаря.
– Пора в путь. Извините, если что не так. – Он весело осклабился.
Я подступила к нему.
– Сержант…
– Ну что ты, просто Эрик. – Улыбка расползлась шире. Я кивнула.
– Можно взять кое-что в дорогу?
– Что? – нахмурился он.
– Священное слово Владык, Каселуду.
– Там, куда мы поедем, Каселуд предостаточно.
– Это наша семейная. Чтобы помнить родных.
Я сделала как можно более покорный, смиренный вид – в моем состоянии это нетрудно. Подумав какое-то время, Эрик кивнул.
– Но будешь тише воды.
Я побежала в комнату за книгой.
Мы вышли на двор, и я увидела отца – его скрутили двое солдат. Левая щека понемногу отекала, подбитый глаз-щелка уже налился иссиня-багряным цветом. Он брыкался и, когда его отпустили, упал на вытянутые руки. Том смирно лежал на руках у Фредерика, а Бен куда-то запропал.
Я бросила последний взгляд на дом, запечатлевая его в памяти. Обшарпанный. Старый. Покосившийся. Но родной.
Солнце стояло высоко, проливая весеннюю теплоту на кожу – казалось, чужую, не мою. Где-то вдали играли дети, не подозревая, как жестока бывает жизнь.
В какой-то миг я запнулась и уперлась взглядом в босые ноги – столь маленькие рядом с сержантскими следами. Семья молча смотрела мне вслед, а маму душили рыдания. Она правда так меня любит?
Братья и отец не махали, не кричали – может, думали, если попрощаться, станет слишком очевидно, что это не сон. Я не знала, что сказать, и посмотрела в сторону убранной, готовой к очередной весне пашни.
Мы прошли мимо колодца. Я так хотела сохранить в памяти
Все слишком быстро пролетало мимо.
Хотелось запомнить землистый запах прелой палой листвы. Хотелось запомнить шелест безмятежных деревьев, когда ветер качает их растопыренные пальцы-ветви. Хотелось опять вскинуться на Фредерика, зажать уши, когда плачет Том, и смеяться, когда агукает. Хотелось, чтобы Бен бегал и колдовал, а я ехидно улыбалась. Хотелось открыть душу маме. Умоляю, отец.
Как быстро все пролетало!
Меня посадили в запряженный фургон. Стражники устроились спереди, Эрик оседлал гнедого жеребца, и мы тронулись в путь. Таяло в дали место, которое я четырнадцать лет называла домом. Когда-то я с замиранием сердца мечтала покинуть его безопасные стены – но не таким образом.
Предоставленная самой себе в тени под навесом фургона, я раскрыла Каселуду.
Не слов ее я искала, не мудрого совета на страницах, а единственное, что связывало меня с любимым.
Да, голубизна померкла, лепестки пожухли, но вот он, лазурчик. Покорно ждет меня.
Я закрыла книгу, гадая, какая судьба уготована пойманным в силки ведьмам.
Глава двадцатая
Эрефиэль
Из всех порождений Минитрии реже всего себя обнаруживают Хитоны Дюрана. Лишь раз эти жуки жужжащей волной пронеслись по небесам вслед за своим темным вожаком, когда Верховный Владыка призвал их на бой с драконами.
У генерал-лейтенанта, стража Клерии, и привилегии генеральские. Завидное жалование, связь с высшими созданиями, и только одной роскоши удручающе недостает: сна.
Я посмотрел в окно на сад и трудящихся в нем садовников. Воздух стоял уже совсем весенний. Я впил его легкими.
За вратами поместья кипели жизнью ухоженные улочки Клерии, а под окнами ходила прислуга. День был самый заурядный.
– Прошу. – Сару внес в мой кабинет на подносе дымящийся чай с печеньем и поставил на кленовый стол.
Я как можно искреннее поблагодарил дворецкого и потуже закутался в покрывало. Сару наверняка и накрыл меня.
То, что он шавину, а не человек, выдавали два признака: характерная лавандовая кожа и вертикальная щелка на лбу – там, где должен быть распахнутый глаз. Щелку пересекал уродливый рубец. Клеймо изгоя.
Если бы не фрак, не утонченный вид, он сошел бы за бродягу.
– Эрефиэль, так нельзя. Нужно выспаться как положено, а вы опять.
– Высплюсь, высплюсь.
Мы оба знали, что очень скоро этот разговор повторится. Сару тягостно вздохнул.