Одиннадцатый цикл
Шрифт:
– Жалеешь, да? – наконец спросил он.
– Я и сам не знаю. – Мысли суматошно толкались в голове. – Чему радоваться? Тому, что спас людей ценой одного из наших?
– Он не наш, – мотнул головой Йута и широко обвел рукой лагерь, подчеркивая глубину слов. – Вот наши, Хрома. Все, с кем ты с рождения неразлучен.
Я думал о далеких горах, о родине, которой не знал. О наследии, которого лишен.
– Ты скучаешь по родным землям? Вернуться хочешь?
– Еще бы, это ведь дом! День ото дня мечтаю… но не вернусь. Мне там
– Как там жилось?
Он усмехнулся.
– Свободно. – Одно слово, короткий ответ, а как он окрылил исполина. – Вольные просторы, еды в достатке. Своя жизнь, свои тяготы – а если жизнь проста, тяготы просты не всегда… Но было чудесно. – Он поморщился. Лицо стало точно обветренный камень. – А потом все изменилось. Хаар день и ночь поглощал наши земли, лес превратился в непроходимые заросли. Дичи на всех не хватало. Лес как будто мучился от голода и пожирал сам себя. – Он покачал головой. – Тяжко пришлось.
– И тогда отец объединил племена, – додумал я вслух, но Йута, видимо, услышал в моей фразе вопрос.
– Мукто раздул пожар, – помолчав, угрюмо кивнул он. – Поднял собратьев на войну с Владыками. Сплотил кланы. Мы же выбрали свой путь.
– Но ты же воин, Йута. Такой жизни ты хотел?
Он не то усмехнулся, не то рыкнул – не в отпор мне, а скорее из-за самого вопроса.
– А воин – он кто, Хрома?
Я задумался. Ответ напрашивался сам.
– Кто воюет.
– Это только с внешней стороны. Воюет с кем? Воин ли я, если зарублю вон их? – Он украдкой показал на стражников. – А если вырежу на корню весь Вороний город? Убью беззащитных матерей, заколю детишек?
Пока было не вполне ясно, куда он клонит, но тут согласиться нельзя.
– Нет.
Йута удовлетворенно кивнул. Бряцнули его косы. Он смочил губы, собираясь с мыслями.
– Воин – не мясник. Не просто льет кровь с секирой и щитом в руках. Воин ведом целью. Я сделал свой выбор и решил защищать родное племя, семью – этим и подпитываю воинский дух. Как видно, Йи’сура был доблестным акаром. По многим причинам. Вот только, считаю, убийство невинных детей не сделало бы ему чести.
Я уже хотел раскрыть, что мечтаю вернуться к нашему народу и воевать, но в этот миг он хлопнул меня лапищей по плечу и встал.
– Ты все сделал правильно. Знай: я тобой горжусь.
Так непривычно и на удивление приятно от него это услышать. Он вдруг указал в толпу.
– Иди-ка. Тебя кое-кто ждет.
Я проследил за его пальцем и увидел Недалью. Она, развернувшись, ушла от лучей костра за хибары.
Я направился к Недалье. Чем дальше уходил от праздника, тем сильнее стучало в груди.
Привыкшие к мраку глаза уловили в нем знакомый, столь милый сердцу силуэт.
– Недалья… – заговорил я, но она заткнула меня поцелуем. После него я мечтал лишь об одном: откинуться назад и смаковать
Она взглянула на меня с болью.
– Я все знаю, – сказала она и потупилась. – Сиэмени и Трем рассказали. Той ночью в юрте мы с тобой одного хотели.
Спрашивает или утверждает? Как резко начала!
– Ты меня хочешь. – Она заставила себя поднять глаза. – Еще с детства знаю. И это взаимно. – Тут взгляд вновь упал, сильные руки соскользнули с моей груди и повисли вдоль тела. – Но ты меня оттолкнул и… – Ее голос затих, растаял в ночи. Умер. – Просто пойми. Я была пьяна, ты меня ранил, куда-то делся, зато рядом оказался Колот…
Она сама будто просила прощения. Меня покинул дар речи.
– Не молчи, – молила Недалья.
А что сказать? С первой секунды бегства мысли роились в уме сотнями, сотни фраз лезли на язык, но вот настал момент истины – а в голове пустота, как на пергаменте, с которого сошли чернила. У меня перехватило горло. Я боялся. Не просто боялся отказа – боялся заполучить желаемое. Вдруг я не готов?
Недалья медленно переменилась в лице. Приподнятые брови брезгливо надвинулись на переносицу.
Она нечленораздельно рыкнула и оттолкнула меня.
– Забудь. Напрасно я это затеяла.
«Стой. Я люблю тебя. Ты ни в чем не виновата».
Слова застряли в горле. Моя любимая гневно уносилась в ночь, и я чувствовал, как оцепенение перерастает в ужас.
– Ты Колоту в подметки не годишься.
Какая жестокая фраза и какой сочилась желчью. Не представляю, что бы ранило меня столь же глубоко.
Я недостоин Недальи. Таков приговор. Ее смертный приговор мне.
Она нарочно нанесла укол, надорвала, пропорола душу кривым лезвием, и я чувствовал, что совсем скоро воспалится мое вожделение и брызнет гнойными каплями тоска по несбывшемуся.
Глава восемнадцатая
Далила
Внемлите! Настал священный день, ибо родилось одиннадцатое Семя! Зло вновь будет повержено, и одиннадцатый Цикл подойдет к концу! Славься и здравствуй, о –! Славьтесь, о Владыки, безмерные в мудрости своей!
С похорон Перри минуло полгода. Полгода я не жила, а существовала, все больше поникая перед приближением весны.
Он часто мне снился. Когда трупом, а когда – таким, каким запомнился. Порой с ним являлся колодец, где зеленели шесть изумрудных глаз.
Мы много говорили, но о чем, я не помнила поутру. Я хваталась за любой шанс сбежать от действительности в мое светлое рукотворное царство грез, к нему, а после пробуждения вновь становилась фантомом, тенью себя. Зачем-то куда-то слонялась точно во сне, выполняла какие-то поручения без единой мысли.