Одиночный выстрел
Шрифт:
Пронзительный свист, грохот разрыва, обрушение крыши блиндажа, голубое небо, вдруг открывшееся между обломков бревен, осколок, который оторвал ей мочку правого уха и сделал глубокий разрез возле него на щеке. Он вызвал острую боль и сильное кровотечение. Дальнейшее старший сержант помнила смутно.
— Тебя, — сказал Борис Чопак, наклоняясь к снайперу Люде с хирургической иглой, заправленной шелковой нитью, — нельзя оставить без присмотра ни на минуту.
— Корректировщик, — пробормотала она.
— Кто-кто?
— Нужно снять корректировщика. Отпусти, я пойду.
— Прямо так, без гимнастерки?
— Моя винтовка в окопе, — она сделала попытку подняться с операционного стола, но обе медсестры, схватив Павличенко за руки, уложили ее обратно.
Из-за нехватки медикаментов в медсанбате № 47 уже два дня проводили операции без новокаина и морфина. В сложных случаях для обезболивания применяли водку или разведенный спирт. Кроме ранения лица, у старшего сержанта была еще и контузия, четвертая по счету. Водка на нее подействовала странным образом. Боли она не чувствовала, но и не осознавала, где теперь находится.
Молодой хирург обработал рану и стал накладывать ровный, как линейка, аккуратный шов. Шрам на лице у красивой женщины не должен быть виден. Для нее он — не достоинство, а досадная, абсолютно ненужная деталь. Он не допустит, чтобы в будущем дражайшая супруга упрекала его за небрежную работу…
В пятницу, 19 июня, в Севастополь из Новороссийска пришли сразу пять подводных лодок. Они доставили в осажденный город 165 тонн боеприпасов, 10 тонн авиабензина, 10 тонн продовольствия. Обратно в Новороссийск подлодки тоже не уходили пустыми. На них в тыловые госпитали отправляли раненых. По крайней мере, одна из самых больших — Л-4 («Ленинец-4») могла, по расчетам специальной комиссии ВМФ, взять на борт до ста человек. Построенная в 1933 году как подводный минный заградитель, она достигала в длину почти восьмидесяти метров, в ширину — семи метров.
Именно Л-4 этой ночью разгружалась в Камышевой бухте, и раненым из медсанбата № 47 предоставили на ней места. Заведующий хирургическим отделением капитан Чопак немедленно включил в список свою невесту. Он понимал, что со снайпером Людой иначе ему не сладить, из медсанбата на передовую она уйдет при первой же возможности, поскольку дала клятву вместе с однополчанами стоять насмерть. Теперь, когда их отношения окончательно определились, сын профессора страстно желал сохранить жизнь и здоровье возлюбленной.
О себе он не беспокоился. У всех чапаевцев на памяти была блистательная десантная операция в октябре прошлого года, когда вся Приморская армия на судах и военных кораблях благополучно перебралась из Одессы в Крым. Сейчас тоже говорили об эвакуации, о том, что за отважными защитниками Севастополя командование непременно пришлет эскадру. Нужно лишь дождаться приказа…
На берег Камышовой бухты, пологий, степной, открытый всем ветрам, они вышли поздним вечером. Подводная лодка, спасаясь от вездесущей германской авиации, днем лежала на дне. Она еще не всплыла, но раненых уже собралось много. Появление из морских глубин этого корабля сопровождалось радостными криками. Сначала в легких июньских сумерках все увидели довольно высокую рубку Л-4, потом орудие калибра 100 мм, расположенное перед ней, потом весь корпус, узкий и длинный, напоминающий гигантскую сигару. Вода с плеском скатывалась с ее округлых бортов. Наконец открылись крышки обоих люков, и моряки-подводники вышли на металлическую палубу. Подлодка находилась посредине бухты. Подвозить раненых к ней собирались на моторном баркасе, причаленном к деревянной пристани. Грозный главстаршина достал из кармана список и, посвечивая себе фонариком, прочитал его, затем занял место у входа.
— Давай прощаться, — сказал Борис и обнял ее.
— Боря, ты, пожалуйста, под пули тут не лезь.
— Какие пули? Мы — люди сугубо тыловые, — молодой хирург улыбнулся потому, что настроение у него было хорошее. Он не сомневался: их новая встреча не за горами. Раненых отправляют в Новороссийск. В этот город в скором времени должны переехать и лечебные заведения Приморской армии. Там Людмилу он найдет легко.
— Из госпиталя я тебе напишу, — пообещала Люда.
— Пиши обязательно. И самое главное — выздоравливай!
Последний поцелуй, обжигающий губы, последний взгляд, ласковый и долгий, последнее объятие, когда тела так близки, что чувствуется биение сердца. Капитан медицинской службы разжал руки. Женщина, которую он безумно любил, уходила. Под ее ногами скрипели утлые доски старой пристани. Ее фигура с забинтованной головой, с вещмешком за плечами, в выцветшей гимнастерке, перетянутой портупеей с кобурой пистолета, и синей юбке смешалась с толпой других раненых и медсестер, помогающих им. Моряки бережно размещали всех в баркасе. Она обернулась и подняла руку вверх, чтобы он заметил ее в сгущающихся сумерках. Борис тоже помахал рукой в ответ. Горькое, почти необъяснимое предчувствие вдруг могильным холодом обожгло душу, но молодой хирург не придал ему значения.
Глава двенадцатая. «ТОВАРИЩ СТАЛИН НАМ ОТДАЛ ПРИКАЗ…»
Л-4 провела в походе трое суток.
Раненые лежали на пробковых матрасах, постеленных прямо на палубу в шестом, кормовом отсеке, и прислушивались к разным звукам, доносившимся к ним. Внизу негромко гудели дизельные моторы подлодки. По бокам вначале скрежетали минкрепы: Л-4 ночью в надводном положении шла через минные поля, установленные вокруг Севастополя еще в первые дни войны по приказу командования Черноморского флота. Днем она погрузилась на максимальную глубину, но фашисты все равно ее заметили. Итальянские катера сбрасывали глубинные, а самолеты — обыкновенные бомбы. Под водой их разрывы слышались хорошо и воспринимались как резкие удары по боевому кораблю сверху. Корпус подлодки вздрагивал, свет в отсеке мигал, то затухая, то загораясь вновь. Температура поднималась до 45 градусов тепла, дышать было нечем. Когда несколько раненых потеряли сознание, то всем раздали какие-то кислородные патроны. Они помогли людям хоть как-то продержаться до следующего вечера.
Всплывать, проветривать внутренние помещения, подзаряжать аккумуляторные батареи и двигаться на полной скорости подлодка могла только ночью, но ночи летом — короткие.
На закате 22 июня 1942 года Л-4, будучи в надводном положении, вошла в Цемесскую бухту. Город Новороссийск, раскинувшийся по ее берегам на 25 километров, принял отважных севастопольцев радушно. Раненых разместили в трех санитарных «полуторках» и повезли в госпиталь. Люда, всматриваясь в линию морского горизонта, залитую розовым светом уходящего солнца, и подумать не могла, что этот теплый, ясный, тихий день — ее последний день на войне.
Ведь разрушенный гитлеровцами почти до основания, горящий Севастополь вел боевые действия против оккупантов. Оттуда в Новороссийск доставляли сотни раненых. Рейсы совершали лидер эсминцев «Ташкент», эсминцы «Безупречный» и «Бдительный», сторожевой корабль «Шквал», базовые тральщики «Взрыв» и «Защитник», двадцать четыре подводные лодки. Но рассказы вывезенных на Кавказ не оставляли сомнений: Севастопольский оборонительный район может быть захвачен. Людмила спрашивала у всех, кто попадал в ее походно-полевой госпиталь, про 25-ю дивизию, про 54-й полк, про медсанбат № 47.Однажды какой-то лейтенант с перевязанной головой и правой рукой, замотанной бинтами до плеча, сказал ей, что замечал командира дивизии генерал-майора Коломийца с солдатами в Инкермане, у левого берега реки Черной, где они готовились отбивать вражескую атаку. Павличенко поверила в это с трудом. При ней устье реки Черной, впадающей в залив, находилась далеко от их боевых позиций, можно сказать, в тылу оборонительного района.