Одинокая душа для ведьмы с ребенком
Шрифт:
— И четвертое, — так же тихо добавил Константин, — Марина Витальевна вовсе не «почти бесталанная», как вы, господин Давыдов, изволили выразиться. У нее неплохой уровень силы и отличный потенциал. Ее ребенок вполне мог получить искру дара по отцовской линии, а силу — от матери.
Никита, не глядя, нащупал позади себя стул и сел, как будто разом утратив силы.
Выдохнул, уткнув лицо в ладони:
— Что же делать?
— Полагаю, прежде всего следует извиниться, — ответил на этот явно риторический вопрос Константин.
— А потом — уйти, — продолжила я.
— У меня нет детей, —
Ты обвинила меня тогда…
Я пожала плечами.
— Я по-прежнему считаю, что ты вел себя бессовестно. Но… — Я подумала вдруг, что со стороны, если действительно отрешиться от чувств обиженной глупой девчонки, ту ситуацию можно трактовать в пользу обеих сторон. — В общем, не имею ни малейшего желания ворошить старые обиды. И если все так серьезно… Как думаешь, мы можем просто простить друг друга и закрыть все старые счеты? Должно помочь, если я правильно понимаю.
Он поднял голову, на лице вспыхнула надежда:
— Ты согласна?
— Конечно. Нет ничего глупее, чем годами лелеять обиды.
Никита повернулся к Константину:
— Будете свидетелем?
— Конечно, — кивнул тот. Олежка старательно сопел с ним рядом, уцепившись за руку, и я улыбнулась:
— Все хорошо, сынок.
— Меня не заберут? — всхлипнув, спросил он.
— Не заберут, — я опустилась рядом с ребенком на колени и легонько поцеловала его в беленькую макушку. — Одуванчик ты мой. Я никому тебя не отдам.
— Почему одуванчик? — насупился малыш.
— Потому что беленький, — я дунула на длинную челку, — и пушистый. Постой тихо, мы уже совсем скоро закончим с этим дядей и поедем домой. Хорошо?
Никита встал, дождался, пока я подойду, и протянул руку.
— Я, Никита Николаевич Давыдов, прошу прощения у тебя, Марина Андреева, за все, чем тебя обидел вольно или невольно.
Я коснулась его ладони.
— Я, Марина Витальевна Вольная, в девичестве Андреева, прошу прощения у тебя, Никита Давыдов, за все, чем тебя обидела вольно или невольно.
Мы одновременно сжали руки и вместе произнесли:
— Прощаю.
Константин накрыл наши сомкнутые ладони своей:
— Свидетельствую.
Странное это было ощущение: как будто упал с души камень, которого никогда и не замечала. Я вдохнула полной грудью и удивленно покачала головой:
— Не знаю, как это объяснить, но я уверена, что получилось.
— Я тоже что-то такое чувствую, — признался Никита. — Спасибо, Андреева.
Я кивнула:
— Удачи и прощай.
Он распрощался торопливо и многословно, как будто пытаясь скрыть за словами смущение, если даже не стыд. А когда, наконец, вышел, из меня как будто стержень выдернули: ноги отказались держать, я упала на стул и, крепко зажмурившись, задышала так же, как до того дышал Олежка.
Константин взял мои ладони в свои, мягко сжал.
— Испугались? Вы отлично держались, Марина.
Из моего горла вырвался не то всхлип, не то смешок, и Константин сильнее сжал мои пальцы. От его рук в мои волной пошло тепло, мягкое и ласковое.
— Юные девочки бывают удивительными дурами, правда? — я открыла глаза и наткнулась на внимательный, изучающий взгляд карих глаз. Я впервые видела Константина без затемненных очков и невольно отвлеклась рассмотреть — недлинные, но очень густые ресницы, тонкий шрам через левую бровь, едва заметные морщинки в уголках глаз…
— Если с возрастом это проходит, то все нормально, — улыбнулся он.
— А вам сколько лет? — спросила я. — Ой… Я просто так спросила, интересно.
— Я понял, — он тихо рассмеялся. — Тридцать два. Совсем старый?
— Нет, — я не смогла удержаться от подначки: — Совсем взрослый. — И объяснила, вдруг смутившись: — Мои ровесники все-таки совсем еще мальчишки…
Теперь, кажется, и он смутился. Даже хорошо, что нам с Олежкой пора было домой.
Хватит на сегодня потрясений…
Дожди сменились метелями, снег укутал мой сад и двор, а Олежка деловито достал из кладовки санки. У нашей калитки теперь стояли почетной стражей два снеговика, высокий и пониже, а на грушу мы повесили кормушку — мой ответственный сынуля каждый день сам сыпал туда семечки и хлебные крошки.
Александра Ивановна посоветовала запастись снеговой водой: «Есть снадобья, для которых лучшей основы не придумаешь, заодно очистку и хранение отработаете». Я, по своей хомячьей привычке, взялась за дело с размахом. По хорошей погоде мы с Олежкой ходили за город кататься на санках с крутого склона оврага, и я набирала ведро чистейшего снега в нетронутом поле. На бутыли с талой водой наводила наговор, лепила дату с пометкой о фазе луны и постепенно заполняла полки в подвале. Запас карман не тянет.
А еще я умывалась снегом, с улыбкой вспоминая всяческие рассказы об экстремальном закаливании из прошлой жизни. Вовсе не в закаливании тут было дело. Мне хотелось быть красивой, мне хотелось набрать больше силы. Живая энергия снега давала то и другое. Я с удовольствием смотрелась в зеркало: белая кожа, нежный румянец, темные густые ресницы, которым совсем не нужна тушь. Даже глаза, кажется, стали ярче.
Снег в саду я не трогала: травам нужно укрытие от морозов, влага весной и чистая сила снегов и дождей. Не зря тепличным травам недостает энергии настолько, что приходится вдвое-втрое увеличивать их дозы в снадобьях.
Моими настольными книгами теперь стали «Рецептура сухих сборов» и «Тысяча оттенков чая». Целебные сборы я мешала точно по рецептам, а вот с чаями вовсю экспериментировала, благо «тысяча оттенков» рассказывала именно об этом. Чайные смеси шли у нас обзорным занятием, хотя, по-хорошему, заслуживали отдельного курса. Там были свои нюансы: ароматы, настроение, взаимодействие трав и их пропорции. Лекарства делались по жесткому стандарту, чай же вполне мог стать авторским товаром.
На занятиях нам рецепты не давали, только общие принципы. «Умение приготовить лекарство начинается с умения найти рецепт», — говорила Александра Ивановна. И добавляла: «А заканчивается — умением его составить: истинный мастер подбирает рецептуру под каждый отдельный случай».