Одинокая волчица
Шрифт:
— Ларка, кончай придуриваться, — прошипел он. — Я все понял, не зли меня, ладно? А то…
— Какая я тебе Ларка, идиот? — отозвалась его собеседница. — Не узнал меня, зайчик? А теперь — тоже не узнаешь?
Она наклонилась к нему поближе, обдавая запахом тяжелых, экзотических духов. Олег в ужасе закричал: у женщины не было лица! Гладкое белое пятно под копной каштановых волос. А распахнувшийся кружевной пеньюар обнажил… скелет. Крик перешел в вой и захлебнулся на немыслимо высокой ноте…
Он подскочил на постели и огляделся вокруг безумными глазами. Комната была пуста, ветерок парусил тонкие занавески,
— Я её убил, — сообщил он в пространство. — В потустороннюю жизнь не верю. Слышишь, не верю. И перестань морочить мне голову.
Звук собственного голоса окончательно вернул ему ощущение реальности. Десять часов утра. Три часа он кое-как протянул, осталось… Осталась целая вечность, если не явится проклятая Ларка! Черномор в своем логове раньше пяти часов вечера не нарисуется. А таблетки кончились. Попробовать, что ли, эти новые, без этикетки? Не станет же Лариска хранить в аптечке кучу яда! С ума его эти бабы сведут, честное слово. Завяжет, ни к одной близко не подойдет, с ними одна морока…
И тут он вдруг вспомнил последнюю встречу с отцом. Это было так давно, что почти его не беспокоило. Его вышибли из военного училища «за неуставные отношения». Паскудство, какое, все этим занимаются, а попался он один. Дурак лейтенант спьяну проговорился о безотказном смазливом курсанте. Лейтенанта отправили куда-то в Тьмутаракань, а его просто выгнали с громким скандалом. Провели борьбу за чистоту рядов арии на высшем уровне.
Отец, полковник, кадровый военный, постарел за три дня на двадцать лет. Встретив дома единственного, обожаемого сыночка, продолжение рода и надежду, он только и проронил:
— Мерзавец. Лучше бы ты кого-нибудь убил. Баб не хватает? Ты мне больше не сын.
Сказал батя, как отрезал. Действительно ведь отказался от сына, старый маразматик. Официально отрекся. Понятное дело, если бы сыночек девок трахал, то все нормально, молодая кровь играет, гусарские забавы, то-се. А ежели мужчин предпочитает… Тоже, открыли Америку: у Гитлера, вон, все солдаты в охранном полку были голубыми. Фрицам, выходит, можно, а русским — нельзя?
Олег торопливо схватил со столика коробочку и вытряхнул из неё пилюли. Одной, конечно, мало, пусть будут две. Для начала. Нужно посмотреть, что будет после этого снадобья. А ежели помрет, то, значит, так тому и быть: все лучше, чем вспоминать перекошенное от омерзения лицо родного отца и застывшую от ужаса и горя мать. К черту, всех к черту! Он сам справится.
Внезапно он вспомнил, что Лариска уехала в Германию. С его же, кстати, Олега, подачи. Раньше, чем через три дня она объявиться не может просто по определению. Это ещё в лучшем случае, если все пройдет гладко. Хотя… почему, собственно, должны быть какие-то накладки? Не героин же она везет, на который теперь каждая собака реагирует. Вернется, привезет хорошие деньги, которыми вообще ни с кем теперь уже не нужно делиться. Вот тогда он и заживет в свое удовольствие! А пока нужно взять голову в руки и успокоиться. Еще выпить — и успокоиться, или хотя бы заснуть…
Олег сделал большой глоток коньяка и замер, прислушиваясь к организму. Но ничего ровным счетом
— Милый, — раздался над его ухом незнакомый женский голос, — вытащи меня отсюда. Дай руку, а?
Он даже не испугался. Просто повернулся и уставился на окликнувшую его незнакомку. Впрочем, почему незнакомку? Эту женщину он знал. Это Юлия. И он сам отвез труп на подмосковную свалку. Как же она исхитрилась оттуда выбраться? И его выследила: лежала себе тихонечко под Ларкиной кроватью, дожидалась подходящего момента. Дождалась…
— Вылезай, — протянул он ей руку. — Что тебе надо?
— Ничего, — ответила Юлия, отряхивая запачканную юбку. — Просто скучно. Да ты скоро сам все увидишь.
Страха не было. Даже сердце билось удивительно ровно и спокойно. Олег взял бутылку и сделал глоток коньяка. Стало ещё лучше, мышцы как бы окрепли, исчезла боль во всем теле, а мысли сделались ясными и предельно логичными. Он поразился, насколько все просто в этом мире. И как он раньше этого не понимал? Умерла — и хорошо, значит, так на роду было написано, а то, что покойница вроде бы ожила, так это ещё лучше: нет трупа, нет уголовного дела.
— Ага! — сказал он радостно. — Ты, значит, в порядке?
— В полном, — лучезарно улыбнулась ему в ответ Юлия. — Меня прислали за тобой. Ты все уже сделал.
Конечно, так он и потащится неизвестно куда с этой бабой. А вдруг её милиция подослала? Или… Или это опять штучки Императрицы? Господи, конечно же это она! Раздобыла одежду Юлии, подкрасилась, изменила голос… И теперь хочет заманить его в аквариум с пираньями. Скучно ей там одной, видите ли. Ничего, сейчас развеселится.
— Как скажешь, дорогая, — ласково сказал он и взялся за нательный крестик, о котором вдруг вспомнил. — Изыди, сатана!
Слова нашлись сами по себе, до сих пор он их ни разу не произносил, даже представить себе не мог, что придется. Но если эта дьяволица меняет обличия и пытается соблазнить его… Не выйдет!
Юлия (или Императрица?) расхохоталась, поудобнее уселась в кресле и закинула ногу за ногу.
— Я не сатана, дурачок! Оставь свой крест в покое. Скоро полетим…
— Куда? — глупо спросил Олег.
— В простор, — неопределенно ответила женщина. — Там хорошо, там нет крови, насилия, грязи… Там — пустота.
«Что хорошего может быть в пустоте?» — пронеслось у него в голове. Но почти в ту же минуту он понял, что там действительно прекрасно. Что глупые люди даже не понимают, где искать счастье. Ему же открылась Истина, и теперь он точно знает: люди могут летать. Это просто. Это совсем ничего не стоит — нужно только приподнять свое тело над полом и повиснуть в блаженной невесомости, готовясь к настоящему полету в бездонном небе. В пустоте…
Он действительно приподнялся и почти было собрался улететь, но тут какая-то сила снова придавила его к постели. Он протянул руку к женщине, чтобы та помогла ему освободиться от земного притяжения, но его рука прошла сквозь пустоту, а в ноздри ударил тошнотворный запах свежей крови. И опять чей-то крик — похоже, его собственный, — и опять чернота, дурнота, заходящееся от безумного ужаса сердце, и опять — пустая Ларкина комната, таблетки у изголовья и на две трети пустая бутылка коньяка.