Одинокие
Шрифт:
Стало легче. Как будто её ласково погладили. Как будто, сложив в одно-единственное простое предложение несколько слов, она сумела выговориться, излить накопившееся. Да и физической боли она сейчас почти не чувствовала, а острый – до безумия – ужас, преследовавший и терзающий её сердце тогда… под деревом, под дождем, в период жуткого ожидания, сменился на гадкое, обволакивающее, неотдираемо-клейкое чувство отвращения.
К самой себе.
Всего лишь!
Светлана повернула голову влево, затем вправо. Произошли перемены. И ощущение этого – нервировало её. Но, все еще пребывая в густом молочно-белом тумане постсна, она никак не могла сообразить… Где? Что? Почему?
«Искуситель держит слово», – подумала она устало и удивилась, не почувствовав ожидаемого удовлетворения от своего «нового» статуса – статуса привилегированной больной, и в третий раз обвела взглядом палату, стараясь рассмотреть все детали.
На тумбочке, покрытой сверху приятным, под малахит, пластиком, занимавшей место у изголовья кровати, стояла ваза с лилиями. И еще одна – с фруктами.
Потянувшись, она взяла банан и тотчас обратила внимание на бутылку коньяку, приютившуюся чуть поодаль, за цветами. А рядом – тяжелый, приземистый, но вместительный стакан. Она не раздумывала. Потянувшись еще немного вверх и оперевшись левым локтем о смятую подушку, она наполнила стакан до края, осторожно, боясь расплескать, не доверяя своим ослабевшим рукам, донесла его до пересохших, потрескавшихся губ и залпом, не прерываясь на вдох и выдох, выпила и, словно окончательно потратила все свои силы, откинулась на подушку. Глаза закрылись сами собой. Черты лица разгладились. Умиротворение и покой проступили на осунувшемся больном лице, и протяжный, с хрипотцой, вздох облегчения, а, возможно, банальный храп нарушил тишину больничной палаты.
Но – нет, она не спала, хотя и лежала абсолютно неподвижно. Зыбкий контакт с окружающим миром сохранялся. Она слышала. Она чувствовала. И запахи, и тяжесть больничного одеяла, покрывающего по грудь её тело, и боль. И одновременно она была совсем не здесь. Где? О, она путешествовала во времени. Она блуждала там, путая прошлое с настоящим, мешая даты, лица, слова, фантазируя, порой обретая покой и не ища выхода.
Глава 4. В офисе
Апрель, 2000.
«Ой-й! Как больно! Я ударилась грудью. О-ой-йй! А Саша двигается все сильнее и резче, моё же положение, скорее, статично: руки раскинуты по полированной поверхности огромного стола, ноги чуть согнуты в коленях и готовы спружинить, голые ягодицы и бедра выпячены навскидку… и встречают его поступательные движения: сначала – громкий шлепок, а потом – всхлюп, разделяющий слипшиеся на короткое мгновение потные тела. Я прижимаюсь к столу правой щекой, а мои груди – сдавлены на краю. Мне – больно.
Ой! Кажется, ударилась сильнее, чем показалось. Пробую отодвинуться, сползти немного вниз с этого проклятого стола. Напрягаю руки, пробую отжаться. Влажные ладони скользят. Уф-ф. Ах, как тяжело сопротивляться стокилограммовой движущейся махине, стремящейся сокрушить и смять, доказывая свое неоспоримое превосходство.
Удалось отодвинуться сантиметров на двадцать – тридцать. Успех. Освободила груди. Теперь они болтаются в такт его ритмичным движениям. Болит меньше, но как тяжело… Руки дрожат от напряжения, заломило в спине и, хотя у меня сильные бедра и икры, я чувствую, как и в этих мышцах накапливается усталость. Когда же это закончится? Когда кончит он? Когда я? Никогда. Когда же? Ох-х. Переключиться? И не думать о ней, о боли? Силюсь…
Ага, он задвигался быстрее, еще быстрее. И каждый толчок – сильнее. И без пауз. Значит, сейчас? Да, сейчас! Давай! Ой! Ой, Саша навалился на меня всей своей массой. Чувствую, как взмокли его живот и волосатая грудь, прильнувшие к моим ягодицам и спине, чувствую, как полился его горячий сок и переполнил мое влагалище и без того туго заполненное его набухшим членом.
– Ой-й-й-а-у-а-уу, – я кричу и ничуть не притворяюсь.
И, конечно, я его не удержала. Последним порывистым ударом он – в который раз – бросил мою многострадальную правую грудь на жесткий край. Как на лезвие. «Ой-й». Я ору от боли, он не понимает. Он рад. Он уверен – сегодня его удачный день. Ведь не каждый день я кричу, стенаю, плачу. Не каждый! А он-то думает! Ах, буду объективной, у него сегодня и вправду хороший день! Жаль, что я не чувствую ничего, кроме этой надоедливой, так некстати возникшей во мне, боли.
– Саша, ты сегодня бесподобен.
Обязательно надо произнести несколько восхищенных слов. Я встаю и с приятностью ощущаю, как исчезает напряжение в утомленных мышцах спины.
– Что ты, Светочка, как всегда, – скромно отвечает мне мой любовник. – А вообще, да, отлично себя чувствую.
Не удержался, пижон!
– Поужинаем? – небрежно спрашивает он.
Нет, это, пожалуй, лишнее. Твой лимит на сегодня исчерпан, мой милый, думаю я про себя, а вслух говорю:
– Хотелось бы, дорогой, но вечером должна быть дома. Семья. Ты меня простишь?
Простит, куда он денется. Наверное, вот сейчас подумал, ай, какая она умница – отказалась. Ловлю себя на этой мысли, соображаю – не произнесла ли я этих слов вслух, пугаюсь – ляпнула что-то не то, и – успокаиваюсь.
– Жаль, очень жаль, моя дорогая.
Ладно, вижу, не огорчен, ну и прекрасно.
Пока мы беседовали, обсуждая его физическую форму, Сашин пенис трагически опал, и теперь – ему неудобно. Он старается повернуться ко мне мощным задом, покрытым полянами густых черных волос.
Хорошо, не буду напрягать своего мужика. Пойду-ка лучше в душ.
Гордо покачивая ягодицами и грудью – пусть полюбуется – я шествую в душевую.
Душевая расположена рядом. Кабинет директора, (а Саша – единственный хозяин фирмы «Олимп», торгующей всем, везде, всегда, и свою независимость он бережет, как… да нет, почище, чем девственность, как зеницу ока), и туалет, и комната отдыха или, если не лукавить, спальня-будуар, и еще одна комната отдыха – мужская, с карточным и бильярдным столами – расположены полукругом: oни огибают конференц-зал, рассчитанный на шестьдесят персон, где как раз и стоит тот самый (ненавистный мне сегодня) стол. Таким образом, все эти помещения смежные. Они соединены между собою короткими коридорчиками-пропускниками и меблированы, скорее, в домашнем, чем в деловом стиле. (Остальные кабинеты – небольшие стеклянные клетушки, предназначенные для пребывания в них ежедневно и по восемь часов клерков-работяг).
Прохладная вода приятно освежает. Тоненькие ручейки стекают по лбу, по векам, по щекам и по моему классическому носу, огибая кружева ноздрей, по губам, подбородку, по шее и, играя и переплетаясь в ложбинках, растекаясь по выпуклостям, по тяжелым грудям, заходясь водоворотом в пупке, бегут дальше: к половой фиссуре, обрамленной мягкими короткими волосками…
«Ой!» – провела рукой по груди и опять почувствовала боль. И что-то еще. Что? Что-то твердое. Шишка! Гематома? Нет, кожа обычного цвета, но ведь болит, зараза.