Одинокий некромант желает познакомиться
Шрифт:
Мальчишка за дверью не ушел.
Он стоял, пританцовывая от нетерпения. Обыкновенный. Лет девяти с виду, может, чуть старше. И прежде Анна его на этой улице не видела. Не то, чтобы она знала всех соседей, но…
Серые брюки.
Серая рубашка из грубой ткани. Подобные выдают в приютах и школах-интернатах, куда ее как-то приглашали заглянуть, в благодарность за пожертвования. И Анна заглянула, поскольку тогда еще чувствовала себя достаточно сильной для подобных прогулок, но… визит оставил странное послевкусие. Одинаковые худые лица
Подобострастие директрисы, напевавшей о великих нуждах.
Холод.
И страх, который заставил бежать и больше не отвечать на письма. Анна отправила чек, вновь откупаясь.
Не помогло.
— Вот, — мальчишка протянул ей сложенную пополам бумажку. — Мастер Глеб велел передать.
Мастер?
Она не сразу поняла, о каком мастере идет речь. А поняв, вдруг смутилась.
— Благодарю.
В бумажке обнаружились двести рублей ассигнациями.
— Это лишнее, — она протянула мальчику сотку, но тот покачал головой и скривился:
— Мастер Глеб не любит, когда мы… не делаем того, что велено.
Мы?
То есть, мальчишка здесь не один?
— Печенья хочешь? — Анна совершенно не представляла, о чем говорят с детьми, особенно такими серьезными. А еще от мальчишки несло тьмой.
Еще один одаренный?
И…
— А… можно?
Он переминался с ноги на ногу и тянул голову, пытаясь разглядеть что-то за спиной Анны. Она тоже обернулась. Дом… обычный, привычный. Из-за плюща, затянувшего окна, здесь всегда было сумрачно и даже слегка сыровато. Плющ давно следовало бы постричь, но на лестницу Анне взбираться было тяжело, а найти толкового помощника ей так и не удалось.
— Можно. Проходи, — она посторонилась, но мальчишка не спешил входить. Он вытащил из кармана нитку с белесым кругляшом.
— Мастер… сказал, чтоб вы примерили. Станет легче.
Анна почувствовала, как на щеках вспыхнет румянец. Конечно… странно было бы, если бы мастер Смерти не заметил проклятья, но все равно…
— Спасибо.
Нитка была теплой. А кругляш оказался костью. Подумалось даже, что все равно, чьей, если поможет. Анна надела нитку, и кругляш коснулся кожи, опалил и… жар сменился мягкою прохладой. А та просочилась в кровь.
Легче.
Быть может, станет.
— Так ты будешь печенье? — она сделала шаг назад, и трость звонко цокнула о каменный пол. — Не бойся, в доме никого нет.
— Я не боюсь, — мальчишка насупился. — Я некромант. То есть, пока еще нет, но стану обязательно.
— А зовут тебя как?
— Миклош.
Чужое имя, стало быть, нездешний. И мальчишка подтвердил.
— Мои родители… приехали. И померли. А я вот нет.
Он все же решился войти. И замер, закрутил головой, оглядываясь. Что видит? Темные пятна картин на светлых стенах? В полумраке не разобрать сюжет, да и так ли он важен?
Узкий ковер у диванчика.
Сам диванчик.
Огромные вазоны, в которых уместились крохотные деревца.
— Они настоящие?
— Да. Не прикасайся, — Анна успела перехватить руку. — Извини. Ты… пока плохо контролируешь свою силу и можешь им навредить.
— А вы… тоже?
— Маг. Жизни. Немного.
— А… — он протянул и сглотнул. — А почему они такие… мелкие?
— Потому что им не позволили вырасти. Видишь? Горная сосна. Ее привезли мне с острова Рунд, где зима стоит десять месяцев в году. Там скалы и только скалы. И обычные растения на них не уживаются, им не хватает пищи. Поэтому и сосны вырастают такими вот…
Изуродованными.
— А вот это гранат. Его доставили с юга. Новая мода… восточные маги научились останавливать рост организма, но не развитие.
Крохотные листочки дрожали и без ветра, а в них прятались яркие бусины граната.
— Жуть какая, — вполне искренне отозвался мальчишка. Анна же усмехнулась: у детей свой взгляд на мир. Впрочем…
— Печенье на кухне. Ты какое больше любишь? Есть ореховое и шоколадное, и молоко…
Мальчишка посмотрел на Анну искоса и буркнул.
— Я все люблю.
Она открыла коробку с печеньем, которое пекла скорее по привычке и еще потому, что на этой кухне никто не указывал ей, что делать. Женщина, приходившая помогать по хозяйству, лишь головой качала на этакую-то блажь. Но… охота барыне возиться с печеньями?
Пускай.
Лишь бы платила. А платила Анна хорошо, в том числе и за молчание.
— Молока?
Мальчишка вздохнул. И пожаловался:
— Не выйдет… сила. Я еще не научился, и оно киснет. Еда, так еще ничего, с едой нормально, а молоко вот киснет. И яйца трогать нельзя.
Анна кивнула.
И задумалась.
Молоко у нее тоже имелось, но… а еще были отличные перчатки из лайки, купленные под настроение и алую шляпку. Ее Анна приобрела, поддавшись слабости. Разве ей, в ее почти сорок лет, носить вещи столь вызывающие?
— Вот, — перчатки она протянула мальчишке. — Примерь.
Руки у того уже были не совсем и детскими, потому перчатки пришлись впору.
— Спасибо.
— Не за что, — Анна коснулась кожи, вплетая простенькое заклятие изоляции. На хозяйственных такое держалось несколько часов, но кожа материал куда более благодатный.
Молоко она налила в кружку.
А кружку подвинула к мальчишке.
Тот, наклонившись, понюхал. И по всему было видно, что он мучительно борется с искушением, но опасается, что перчатки не помогут. Да и не в одних перчатках дело.
— Погоди.
Как соломинки для коктейля оказались на ее кухне, Анна не помнила. Но вот, поди ж ты, пригодились.
Мальчишка пил.
И ел.
Жадно, но в то же время аккуратно, время от времени он бросал на Анну настороженные взгляды, будто ожидая от нее… чего? Она не знала. Она присела на табурет, отметив, что боль не то, чтобы вовсе исчезла, скорее стала далекой, призрачной, как в самые лучшие дни. И наверняка, за это стоило бы поблагодарить соседа.