Одинокий волк
Шрифт:
– Он уехал, – констатирую я очевидное. – Он не имеет права быть здесь.
– Кара, – отвечает мама, потирая лоб, – нельзя винить во всем Эдварда.
Она намеренно использует эту фразу, чтобы не обвинить во всем отца: в том, что распался их брак, в том, что сбежал Эдвард. Она знает, что лучше не жаловаться мне на отца, потому что отчасти именно поэтому я четыре года назад и уехала из ее дома.
Я сбежала от матери, потому что не вписывалась в ее новую семью, но с отцом я стала жить именно потому, что он был таким родителем, каким никогда не сможет стать мама. На самом деле это трудно объяснить.
Однажды, когда мы находились в загоне, туда, к несчастью, забрел барсук. Обычно мы позволяли волкам убивать небольшую добычу, которая оказывалась у них в загоне, но на этот раз один из взрослых волков погнался за барсуком и, вместо того чтобы загрызть его, перекусил его хребет, так что барсук не смог встать на задние лапы. Потом волк попятился, чтобы барсука убили два молодых волчонка. По сути, это был урок. Вот такой и была жизнь с отцом. С отцом было не важно, уехал Эдвард или нет. С папой я была достойна того, чтобы стать единственным членом его стаи, тем, кого он научит всему, что знает сам, тем, на кого он надеется так же, как на себя самого.
Я понимаю, что если отец не очнется, то мне придется вернуться к матери.
Неожиданно двери моей палаты распахиваются и входят двое полицейских, которые уже были здесь вчера.
– Кара, – говорит тот, что повыше, – рад, что вы пришли в себя. Офицер Дюмон, офицер Уигби. Мы бы хотели несколько минут побеседовать с вами.
Между кроватью и полицейскими встает моя мама.
– Кара только после операции. Ей необходим отдых.
– При всем уважении, мадам, на этот раз мы не уйдем, не поговорив с вашей дочерью. – Офицер Дюмон опускается на стул возле кровати. – Кара, вы не откажетесь ответить на несколько вопросов об аварии?
Я перевожу взгляд с мамы на полицейского.
– Думаю, да…
– Вы помните аварию?
Помню каждую секунду.
– Смутно, – бормочу я.
– Кто находился за рулем грузовика?
– Мой отец, – отвечаю я.
– Ваш отец.
– Верно.
– Куда вы ехали?
– Домой… Он забрал меня от подружки.
Мама складывает руки на груди.
– Прошу прощения, но с каких пор автомобильная авария стала преступлением?
Офицер смотрит на нее поверх блокнота.
– Мадам, мы просто пытаемся воссоздать картину случившегося. – Он поворачивается ко мне. – Почему грузовик свернул с дороги?
– Перед машиной выскочил олень, – объясняю я.
Это правда. Я просто умалчиваю о том, что произошло перед этим.
– Ваш отец пил?
– Мой отец вообще не пьет, – отвечаю я. – Волки чуют алкоголь в крови.
– А вы? Вы пили?
Я заливаюсь краской.
– Нет.
Офицер Уигби, который до этого момента стоял молча, делает шаг вперед.
– Кара, если вы расскажете правду, все станет намного проще.
– Моя дочь не пьет, – начинает злиться мама. – Ей только семнадцать лет.
– К сожалению,
Мои названые братья из племени абенаки верят, что их жизни неразрывно связаны с волками. Много лет назад, когда я поехал в Канаду, чтобы изучать, как натуралисты-аборигены отслеживают диких волков вдоль коридора Сент-Лоуренс, я узнал, что они относятся к волку как к учителю – как надо охотиться, растить детей, защищать свою семью. Давным-давно шаманы абенаки, по легендам, нередко вселялись в тело волка и наоборот. Французы называли восточных индейцев племени абенаки из штатов Мэн и Нью-Гэмпшир «нацио люпурем» – «волчий народ». Абенаки верили, что есть люди, живущие между миром людей и миром животных, и они никогда не будут в полной мере принадлежать ни к одному из этих миров.
Джозеф Обомсавин, старик, у которого я жил, говорил, что те, кто обращается к животным, поступают так потому, что разочаровались в людях.
Наверное, это обо мне. Я рос с родителями, которые были намного старше, чем родители моих приятелей, поэтому никогда даже не думал о том, чтобы пригласить одноклассников домой; я намеренно забывал сообщить родителям о готовящихся днях открытых дверей или баскетбольных матчах, потому что всегда стеснялся того, что дети начнут открыто глазеть на седые волосы моего отца или на морщины моей мамы.
Поскольку в детстве я не стремился заводить друзей, я много времени проводил в лесу один. Отец научил меня распознавать местные деревья и определять, какие растения ядовитые, а какие – нет. Он брал меня охотиться на уток, когда высоко в небе сияла луна, и пока мы ждали, наше дыхание клубилось серебряными облачками. Именно там я научился замирать так, что даже олень выходил на поляну попастись, когда я сидел на опушке леса. Там я и научился различать оленей, определять, какие кочуют вместе и кто вернется сюда на следующий год со своим потомством.
Я уже не помню то время, когда бы не чувствовал свою связь с животными, – наблюдая за лисой, играющей с лисятами, выслеживая дикобраза или выпуская цирковых зверей из неволи. Но самая удивительная встреча с животным произошла, когда мне было двенадцать лет, всего за несколько мгновений до того, как в мою жизнь вмешались надоедливые люди. Я гулял в лесу за нашим домом, когда увидел самку американского лося, лежащую под папоротниками рядом с новорожденным теленком. Я знал эту лосиху, видел ее пару раз. Я попятился – отец учил меня никогда не приближаться к самке с детенышем. К моему удивлению, лосиха встала и начала подталкивать теленка вперед до тех пор, пока он не оказался – кожа да кости! – у меня на коленях.