Одинокий волк

Пиколт Джоди Линн

– Ты говоришь по-английски, верно? – улыбнулся он.

Сейчас я преподаванием зарабатываю сорок пять тысяч батов. У меня есть собственная квартира. Я пережил несколько стычек с местными, я хожу в «Нана Плаза» – трехуровневый квартал «красных фонарей» в Бангкоке – пропустить стаканчик-другой с другими эмигрантами. И я многое узнал. Нельзя трогать другого за голову, потому что это высшая часть тела – и в буквальном смысле, и в духовном. Нельзя закидывать ногу на ногу в общественном транспорте, потому что нельзя выставлять на обозрение сидящего напротив человека подошву своей обуви, – подошва и буквально, и в духовном смысле нечистая. С таким же успехом можно было бы показать средний палец. Нельзя

пожимать руки, вместо этого складываешь руки перед собой, как будто молишься, касаясь кончиками указательных пальцев своего носа. Чем выше поднимаешь руки, чем ниже кланяешься, тем больше уважения выказываешь. Этот жест – ваи – используется для приветствия, извинения, выражения благодарности.

Поневоле начнешь восхищаться страной, которая использует один и тот же жест, чтобы сказать «спасибо» и «простите».

Каждый раз, когда я начинаю уставать от здешней жизни, когда появляется чувство, что ничего не меняется, я делаю шаг назад и напоминаю себе, что я здесь всего лишь гость. Тайская культура и верования появились на свет гораздо раньше меня. То, что один считает расхождением взглядов, другой может принять за признак крайнего неуважения.

Как жаль, что я раньше этого не понимал.

На самом деле добраться до пляжей Ко Чанга непросто. От Бангкока на автобусе триста пятнадцать километров, и, даже доехав до Трата на берегу Сиамского залива, в восточные провинции, нужно добираться на сонгтэо (местном маршрутном такси) к одному из трех пирсов. Самый удобный Ао Таммачат – паром за двадцать минут доставит вас на остров. Хуже всех Лэм Нгоб – на переделанных под паромы лодках можно до острова плыть целый час.

Может показаться смешным, что я проезжаю такое расстояние, когда у меня всего два дня выходных, но, поверьте, это того стоит. Иногда Бангкок буквально душит, и мне просто необходимо оказаться там, где нет людей. Я списываю эту привычку на свое детство, проведенное в Новой Англии, где до ближайшего магазина было два часа пешком. Проведя прошлую ночь в дешевой гостинице, я все утро пытался добраться до Клонг Нуенг – самого высокого водопада на острове. И сейчас, когда я вспотел, хочу пить и уже готов все бросить, дорогу мне преграждает огромный валун. Сцепив зубы, нахожу опору и начинаю на него карабкаться. Сапоги соскальзывают, я сбиваю колено и уже начинаю подумывать о том, как буду спускаться с той стороны, но не позволяю себе сдаваться.

Ворча, взбираюсь на валун и соскальзываю вниз с противоположной стороны. С глухим стуком приземляюсь, поднимаю голову и вижу самый красивый в мире водопад – пенящийся, сверкающий, заполняющий собой ущелье. Раздеваюсь до трусов, вхожу в воду, о мою грудь бьется чистейшее озеро. Подныриваю под водопад. Выползаю на берег, ложусь на спину и подставляю солнцу живот.

С тех пор как я приехал в Таиланд, у меня сотни раз наступали такие моменты, как этот, когда я сталкивался с чем-то совершенно невероятным и хотел этим с кем-то поделиться. Проблема в том, что, если выбираешь жизнь отшельника, теряешь такую привилегию. Поэтому я поступаю так, как поступал все эти шесть лет: достаю свой мобильный телефон и снимаю водопад. Стоит ли говорить, что меня на снимках никогда нет. Я даже не знаю, кому их буду показывать, принимая во внимание то, что у меня молоко в пакете хранится дольше, чем длится большинство моих романов. Но я все равно храню этот цифровой альбом – начиная от первого санпрапума (замысловатого домика для духов, заставленного подношениями, который я увидел в Таиланде) и выставки деревянных пенисов в Бангкокском храме пенисов – Чао Мэ Туптим Шрин, заканчивая сросшимися младенцами, плавающими в формальдегиде в музее естествознания возле буддийского храма Ват Арун.

Я

держу телефон, обозревая пейзажи, когда трубка начинает вибрировать. Смотрю на экран, чтобы понять, кто звонит, – ожидаю увидеть имя приятеля, который хочет пригласить выпить пивка, или своего начальника из института, который попросит меня выйти на замену другому учителю, или стюарда, с которым я познакомился в минувшие выходные в баре «Голубой лед». Меня всегда поражало, что сотовая связь в такой глуши, в Таиланде, намного лучше, чем в Белых горах в Нью-Гэмпшире.

«Междугородный звонок».

Я прижимаю телефон к уху.

– Алло!

– Эдвард, – говорит моя мама, – ты должен приехать домой.

Перелет в Соединенные штаты Америки, потом поездка на арендованной машине (когда я уезжал, был слишком юн, чтобы арендовать машину) до Бересфорда, штат Нью-Гэмпшир, занимает целые сутки. Думаете, мне хотелось спать? Ошибаетесь – слишком на взводе я был. Во-первых, я уже шесть лет не сидел за рулем, поэтому мне надо быть очень сосредоточенным. Во-вторых, я перевариваю то, что сказал матери нейрохирург, который оперировал моего отца.

Его грузовик влетел в дерево.

Отца с Карой обнаружили рядом с машиной.

У Кары сломано плечо.

Отец ни на что не реагирует, правый зрачок расширен. Он не может самостоятельно дышать. Врачи скорой помощи назвали это обширной черепно-мозговой травмой.

Мама позвонила, как только я приземлился в аэропорту. Каре сделали операцию, сейчас ее накололи болеутоляющими и она спит. С Карой приезжала побеседовать полиция, но мама запретила. Всю ночь она провела в больнице. Голос ее звучал, как струна, которая вот-вот порвется.

Не стану обманывать, я часто представлял свое возвращение домой. Рисовал в воображении праздник, который устроят в нашем доме: мама испечет мой любимый пирог (морковно-имбирный), и Кара выложит из палочек от эскимо на автомобильной покрышке: «Брат № 1». Конечно, мама там больше не живет, а Кара уже выросла для подобного рукоделия из палочек от эскимо.

Вероятно, вы заметили, что в моем воображаемом триумфальном возвращении для отца места не нашлось.

После стольких лет, проведенных в большом городе, Бересфорд кажется городком-призраком. Конечно, вокруг есть люди, но от того, что вокруг столько необитаемых мест, у меня кругом идет голова. Самое высокое здание – трехэтажное. Куда ни повернись – отовсюду видны горы.

Я паркую машину рядом с больницей и бросаюсь внутрь. На мне джинсы и хлопчатобумажная рубашка – не очень-то подходящий наряд для зимы в Новой Англии, но у меня даже нет теплой одежды.

Волонтер, сидящий за первым столом, напоминает жевательный зефир – пухлый, мягкий, припудренный. Я спрашиваю, в какой палате лежит Кара Уоррен, по двум причинам. Во-первых, там должна находиться моя мать. А во-вторых, мне необходимо время, чтобы собраться перед встречей с отцом.

Кара лежит на четвертом этаже в палате № 430. Я жду, когда закроется дверь лифта, – опять-таки, когда я последний раз ехал в лифте один? – и делаю глубокий вдох. Втянув голову в плечи, я миную медсестер в коридоре и открываю дверь палаты, на которой значится имя Кары.

На больничной койке лежит девушка.

У нее длинные темные волосы и синяк на виске, залепленный пластырем. Рука в гипсе прижата к телу. Из-под одеяла выглядывает нога, на ногтях фиолетовый маникюр.

Это больше не моя маленькая сестренка. Она уже больше не маленькая. Точка.

Я настолько поглощен разглядыванием сестры, что не сразу замечаю сидящую в углу маму. Она встает, прикрывает рот рукой и шепчет:

– Эдвард…

Я, когда уезжал, уже был выше мамы. А сейчас я возмужал. Я стал больше, сильнее. Таким, как он.