Одинокий. Злой. Мой
Шрифт:
Нет уж. Пусть Адроны оберегают Марьяну. Это меньшее, что Платон может сделать для девушки, в которой захлебнулся как в омуте.
Так вот. Когда в его камеру вошел Освальд и унылым тоном сообщил, что к Платону в полдень придет гость, тот едва ли не с места вскочил от радости.
Возможность хотя бы час пообщаться с семьей — это уже недопустимая роскошь. Он тряхнул антимагическими наручами, нервно провел рукой по волосам и позволил провести себя в комнату для свиданий.
Платон даже не догадывался, как похож сейчас на своего отца. Сидя
Дверь отворилась, и на пороге появилась…
Нет, не может быть!
Платон сморгнул, поборол желание потереть глаза, чтобы убедиться — ему не привиделось.
Марьяна стрельнула в него взглядом. Робко вошла в комнату, и дверь за её спиной закрылась. Все указания Освальд дал по пути, поэтому не отнимал время от и без того короткого свидания.
— Привет, — сказала Мари, поправив выбившуюся из прически прядь.
Она явно волновалась. Не могла найти себе места, так и осталась стоять в нескольких метрах от Платона. Боялась подойти к нему? Считала его преступником? Не хотела даже за один стол сесть?
— Привет, — он улыбнулся почему-то онемевшими губами. — Как ты здесь…
Фразу он не закончил, потому что испугался, что Марьяна неправильно её трактует. Решит, что Платон ждал кого-то другого.
А он даже представить не мог, что увидит её! Нежную, ранимую, красивую до невозможности!
Он растерялся, словно мальчишка. Не верил собственным глазам.
— Дитрих выбил нам часовое свидание. — Мари кивнула на стул, будто спрашивая разрешения сесть.
Платон нетерпеливо кивнул.
Конечно же, можно!
— Не верю, что у него получилось, — покачал мужчина головой, вбирая в себя черты Марьяны, запоминая их, впитывая как губкой, чтобы потом вспоминать и представлять её перед собой в бесконечные часы одиночества. — Ты ведь не член семьи. В «Теневерс» родственников-то не пускают, а тут… Не подумай, я безумно счастлив! Просто мне до сих пор кажется, что ты мираж. Хоп, и растворишься в воздухе.
Платон щелкнул пальцами.
Звякнули антимагические наручи, привлекая внимание Мари. Девушка погрустнела. Она как будто не замечала до этого огромного кольца, вмонтированного в стол, которое не позволяло Платону никуда деться. Оно сковывало движения, не позволяло даже обойти стол, чтобы приблизиться к Марьяне.
— Ну, я же твоя невеста, — сказала шепотом. — Почти родственник. Видимо, Дитрих хорошо умеет убеждать.
— Даже не сомневаюсь в этом его таланте.
Они помолчали. Неловкость витала в воздухе. Платон боялся сказать хоть что-то лишнее, спугнуть Марьяну или огорчить её неверным словом. А девушка покусывала губу, теребила волосы, но первой разговор не заводила.
Они не касались друг друга, даже не обнялись. Сидели как чужаки, и это уничтожало Платона изнутри.
А если она всё же кого-то нашла? А если пришла сказать, что счастлива с кем-то другим?
Как тогда пережить остаток года? Зная, что та, которую он впустил в свою душу, которой позволил прорасти в нем корнями, его больше не ждет?..
— Прости, что назвал тебя своей невестой, — выдавил Платон. — Я понимаю, это не совсем корректно, но Дитриху нужен какой-то официальный статус, чтобы принять тебя в семью. Я хотел, чтобы ты была под защитой моих братьев.
Марьяна как будто огорчилась.
Хм, почему бы это?
— Мари, ты чего? — спросил Платон, нерешительно касаясь её ладони.
— Я думала… — она запнулась, но руку не убрала. — Нет, не важно.
— Пожалуйста, скажи. Всё, что связано с тобой, для меня важно.
— Я думала, ты назвал меня невестой, потому что… — Её щеки покраснели. — Потому что у нас всё серьезно. Я полная дура! — Она всё же отстранилась, закрыла пылающее лицо руками. — Даже не предположила, что ты всего лишь объяснялся перед братом. Напридумывала себе лишнего.
— Мари! — Платон был готов зацеловать эту смущенную девушку. — Конечно, у нас всё серьезно! Если ты сама, конечно, этого захочешь.
— Я? — в ее голосе звучало искреннее изумление. — Конечно, захочу…
Тогда-то барьер и был сломлен. Неловкость отброшена, преграды смыты.
Мари бросилась к Платону, обняла его. Он с наслаждением вдохнул аромат её волос и тела, аромат её самой: спелой вишни, пряных специй, горных трав. Прижал к себе, насколько позволяли наручники (получилось неловко, но, кажется, девушку всё устраивало). Коснулся губами её кожи.
Сладкая…
Несколько минут она плакала у него на плече, цеплялась пальцами за тюремную робу и просто всхлипывала, рассказывая о том, как живет, где работает и чем занимается. Ничего плохого в её жизни не происходило — но Марьяна не могла успокоиться.
— Я так волновалась за тебя… — говорила она, и горячие слезы её рушились Платону на кожу. — Каждый день думала… Я не представляю, каково тебе здесь… Ты так исхудал… Мне так тебя не хватает… Я столько хочу рассказать…
Они разговаривали, и время утекало сквозь пальцы. Платону казалось, что он ничего толком не успел спросить, что слишком много драгоценных секунд потратил на молчание. Он заранее корил себя, понимая, что следующая тюремная встреча будет не скоро — если вообще будет.
В промежутках между общением они целовались, заново вспоминая, каково это: касаться губами друг друга. Исследовать, запоминать.
Платон забывался в своей Мари. Терял рассудок, но теперь был даже счастлив этому помутнению. Ему так сильно не хватало её, что сейчас он не мог надышаться.
— Ты будешь меня ждать? — спросил он с замиранием сердца.
— А как иначе? — возмутилась сидящая на его коленях Марьяна. — Вообще-то я прожила без тебя целую кучу очень грустных лет и не намерена отпустить сейчас.
— Я скоро выйду, и мы сможем начать нормальные отношения, — пообещал ей Платон. — Вроде как жить вдвоем мы уже научены.