Одинокий. Злой. Мой
Шрифт:
Я чудом сумела сбежать. С трудом усыпила бдительность окружения Нику, воспользовалась неразберихой в один из переездов и улизнула прочь. Долгое время пряталась где придется, нигде не задерживалась подолгу, а потом решила, что времени прошло предостаточно. Понадеялась, что Нику и думать про меня забыл, найдя себе новое развлечение. Разве будет кто-то столь могущественный, как он, держаться за такую, как я?
Я вернулась домой сознательно, хоть и понимала возможную опасность. Дело в том, что кровь лунной ведьмы способна обратить вспять наложенное
Я не унаследовала такой магии, но надеялась, что мама поможет мне снять метку, наложенную Нику. Этого уродливого клоуна в круге, который поселился на моем теле. Я мечтала, что сделку можно отменить — и я вновь стану свободной.
…Мама умерла из-за моей глупости, из-за моей наивности и неумения рассчитать события наперед. Если бы я вышла к Нику сразу же, как он позвал меня — она была бы жива.
Впрочем, хоть метку я и не сняла, но материнская магия в последний раз помогла мне спастись — кровь на песке обернулась в последние оберегающие чары. Я смогла уйти под покровом луны.
Недалеко.
Ищейки Нику достали меня следующим же утром.
Я вернулась в свой персональный ад. Нику был жесток. Гораздо ненасытнее себя предыдущего. Он выжег на моем лице раскаленным прутом напоминание о том, чем чревато непослушание.
А потом… потом что-то изменилось. Нику понемногу стал терять ко мне интерес. Почти не заставлял играть. Не приходил вечерами, чтобы насладиться моим ужасом и скулежом. Он заскучал, набрал себе новые игрушки. Поговаривали, что у него появился кто-то, кого он особенно сильно хотел заполучить.
Мы приехали в этот город совсем недавно.
Я уже не выглядела той, которая способна оказать сопротивление. Подавленная, уставшая, забитая. За мной следили сквозь пальцы, как не за самой нужной игрушкой в коллекции Альбеску. Раз уж даже хозяин не интересуется, то зачем обо мне волноваться кому-то из охраны? Куда я денусь?
Что ж, это было не так.
Я вновь сбежала в день первого представления.
Правда, не успела даже сменить город — попалась в руки тем громилам.
— Вот и всё, — сказала я, закончив рассказ. — Вот откуда я знаю Нику Альбеску. Именно поэтому я не могу обратиться к арбитрам. Я сама заключила сделку, добровольно отдала себя в услужение, а значит, я — его собственность. Всё, что они сделают, вернут вещь обратно хозяину.
— В твоей истории нет ничего такого, что следовало бы так долго скрывать, — пожал плечами Платон.
— Видимо, ты никогда не прятался, боясь за свою шкуру. В прямом смысле слова, потому что Нику способен разрезать кожу на лоскуты и сшить наживую ржавой иголкой. Чем меньше существ знает правду, тем больше у меня шансов спастись, когда Нику подберется ко мне в следующий раз. — Я бессильно спрятала лицо в ладони.
— Через барьер он не пройдет, — напомнил Платон. — Да и, кроме меня, никто не знает, где ты находишься. Считай, что ты под защитой арбитров.
Правда, сказав это, он закусил губу, будто вспомнил
— Твой брат меня видел.
— Не тебя, а смутный силуэт в костюме врача, — улыбнулся Платон. — Постарайся не надевать костюмы, и это его видение вообще не будет связано с тобой. Кстати, а вот и брат. Как вовремя. Неужели представление уже закончилось?
Платон глянул на жужжащий мобильный телефон и ответил веселеньким тоном:
— Алло-алло. Слушаю.
Правда, громогласный рык на том конце заставил его резко посерьезнеть.
— Извини, — шепнул мне Платон, взглядом показывая на телефон, и добавил громче: — Дит, я во дворе, тут никакая связь. Погоди. Дай войду в дом… Да не ори ты. Я тебя всё равно не слышу.
Понятно, погружать меня в свои дела Платон не собирался. Оставалось надеяться только на то, что потом он расскажет мне всё, что может касаться Альбеску или лично меня.
На большее я даже не рассчитывала.
***
Дитрих не стеснялся в выражениях, как и в описаниях того, что сделает с Платоном, если тот специально заманил его в бродячий театр. То, что Платон понял, выслушав разъяренного брата, ему очень не понравилось. Театр представлял угрозу, в которую Дит чуть не влип сам. Точнее — его жена и их нерожденный ребенок.
Впутывать в передрягу семью Дитриха Платон не собирался, даже в мыслях не было. Если бы он знал о возможной опасности — никогда бы не заставил их пойти на это представление. Между тем, правду выдавать тоже нельзя. Не скажешь же про Марьяну, которая невероятным образом пролезла через защитный барьер.
— Я клянусь, что просто увидел рекламу «Семи грехов», — гнул свою линию Платон, в уме просчитывая, чем может обернуться сегодняшний визит Дитриха в цирк к Альбеску. — Прости, что так вышло. Я не знал, даже не подозревал весь масштаб опасности. Орочьи боги, да что могло произойти в каком-то цирке? Дит, честное слово. Я бы никогда не отправил тебя в самое пекло.
Он заперся в некогда отцовском кабинете. Кабинетов в доме было много, но этот отец любил особенно. Тот и правда выгодно отличался от остальных. Большой, светлый, со множеством книжных полок. Правда, даже здесь Платона не покидало ощущение, что ты сидишь в музее и не можешь касаться вещей — ибо они старинные и хрупкие.
— С каждым разом я всё меньше верю твоим клятвам. До этого о цирке ты прочитал в отцовских записях, да? — спросил Дитрих почти мирным тоном, но Платона им было не обмануть.
Голос младшего брата дышал скрытой угрозой и почти неконтролируемой яростью. Даже за самого себя Дит так не переживал, как за супругу и ребенка. За них он готов был убить, причем любого.
— Именно.
Со стороны окна донеслось ироничное хмыканье. Платон обернулся — Серп Адрон стоял у своего стола и насмешливо смотрел на сына, склонив голову набок. Как будто ничего и не случилось. Как будто Платон просто зашел к отцу, а тот, задумавшись, ходил по кабинету взад-вперед, обдумывая очередное злодейство.