Одна любовь на двоих
Шрифт:
– Никогда! Хоть убейте!
– Ну, коли так… — отчаянно нахмурился Бережной и вдруг закричал что было сил:
– Мужики! Воинская команда близко! Расстреляют вас, коли тут останетесь, а кто со двора по-доброму уйдет, тех не тронут!
Мгновение царила тишина. Ничто не колыхнулось во дворе, ничто не двинулось, и Ганька хохотнул было злорадно:
– Да тебя никто слушать не хочет, Бережной!
И тут изо всех углов двора, изо всех дверей посыпался крестьянский люд. Бывшие бунтовщики улепетывали во все лопатки, бросая на ходу барское добро, которым вознамерились было разжиться, и исчезли за оградою на дороге, которая вела в деревню. Двое или трое выскочили, на ходу натягивая портки, и Ульяша мельком подумала, что это ухажеры самоотверженной Лушки, в коих разум возобладал-таки над похотью.
Ганька провожал свою разбегающуюся братию остановившимся взглядом. Как-то вдруг, внезапно он осознал, что все кончено. Он хотел раздуть пожар среди этих людей, как средь вороха соломы, а вышло, что солома оказалась сырая — и погасила искру.
– Ну, коли так, смерть пришла! — вдруг вскричал Ганька и, неловко повернув пистолет, выпалил себе в грудь.
И упал, выронив свое смертоносное оружие… Второй пистолет мягко выскользнул из его ослабевшей ладони.
Во дворе разом все вскричали в один голос — и разом умолкнули.
Анатолий упал на колени над Ганькой:
– Что ж ты накуролесил, побратим?! Я бы дал тебе уйти! Единожды спас тебе жизнь — спас бы и в другой раз!
Тот был еще жив… Слабо шевельнул губами, не открывая глаз:
– Да лучше б нам с Ерохой тогда в той заводи потонуть. Лучше б никогда не выбираться. Лучше бы ты нас не спасал. Горе одно было с той жизни… — Слеза поползла из-под крепко прижмуренных век. — Одно меня теперь утешает, одно примиряет: как ни старался, как ни хотел, а не смог я зла ни тебе, ни любушке твоей причинить. Может, хоть за это вы меня добром вспомянете.
Голос его прервался. Агония выгнула тело дугой, кровь толчком вырвалась из раны на груди, скрюченные пальцы мучительно сгребли траву, а вместе с травинками — две крошечные серебряные сережки, похожие на черемухов цвет… Но их никто не разглядел в навеки стиснутых кулаках Ганьки Искры.
Анатолий смотрел на мертвое лицо, на котором уже разглаживались следы последних судорог, оно становилось мирным, мягким, нестрашным, — и вспоминал тот давний-предавний сентябрьский день, когда юный барич из Славина услышал на берегу реки мучительные крики о помощи и увидел в воде двух парнишек. Одного, рыжего, тянули на дно сети, другой пытался удержать приятеля над водой. У Анатолия был с собой охотничий нож. Не раздумывая, он кинулся в воду, и они со вторым парнишкой ныряли, кромсали тугие сети, пока те не разжали свои смертельные объятия и не выпустили из них рыжеволосого. Тот был почти без памяти — наглотался воды. Не скоро удалось привести его в чувство, не скоро добрались все трое до Славина, где Анатолий приказал оказать спасенным помощь и приют. Они принадлежали перепечинскому и щегловскому господам и вскоре вынуждены были уйти, однако рыжий потом еще не раз приходил в Славино к Анатолию, ходил вместе с ним на охоту, слушал его рассказы о прочитанных книгах и стал молодому господину верным другом. Они даже побратались на память о том страшном дне и дали друг другу слово прийти на помощь, если побратим позовет.
И вот как повернула их братство, их дружбу судьба… Сделала их врагами, соперниками… а потом показала, что нет одному из них места на этом свете!
– Прощай, Искра, — горестно сказал Анатолий, проводя рукой по лицу Ганьки, чтобы мертвые глаза уже не раскрылись и не пугали живых страшным, последним взглядом, который, по приметам сведущих людей, может углядеть следующую жертву — поживу смерти. — Все кончено…
– Не все! — раздался громкий голос.
Анатолий узнал голос Петра, нехотя поднял голову — да так и замер.
И все замерли, увидав, что Петр целится в Анатолия из второго пистолета, того самого, который выронил Ганька.
– Скажи, где лежит завещание отца, то, о котором ты мне рассказывал? — хрипло выдохнул Петр. Вид у него был отчаянный, голос то прерывался, то взмывал до визга, глаза блуждали. — Знаю я вас, сейчас начнете вокруг меня разное плести, а мне нужно это завещание, чтобы доказать: я законный хозяин Перепечина! Ты говорил, оно у Бережного спрятано в тайнике! Ну, где тот тайник, не то я тебя убью! Минуту тебе даю! — И палец Петра напрягся на спусковом крючке.
Ульяша как неживая сидела в двуколке, с ужасом глядя на Анатолия, которого держал на прицеле Петр. На любую жертву ради этого человека готова была она, однако сейчас ее жертвы бессмысленны. Его жизнь зависит от безумной алчности!
– Ну, если завещание у меня, — послышался спокойный голос Бережного, — что ж ты целишься в Славина? В меня целься!
У Петра дрогнула рука, пистолет заметался между Анатолием и Бережным — и вновь нацелился в лицо Анатолия.
– Ну уж нет, — хрипло хохотнул Петр. — Ты государственный сыскарь, на тебя руку поднять — на каторгу угодишь как пить дать. А Славин кто? Так, никто, вдобавок родственничек… К тому же хочет у меня долю имущества незаконно оттяпать. Даже если пристрелю его, легко отделаюсь. Найду себе какого ни есть крючка приказного, который докажет, что Славин на мое добро покушался, а от вора защищаться — не грех, это по закону!
– Ты, Петр Иваныч, верно сказал, что я государственный чиновник, — снова заговорил Бережной. — Я тут и есть представитель закона. Так неужели ты думаешь, что я дам тебе на своих глазах невинного человека убить, а потом буду покрывать убийство? Да я жизнь положу на то, чтобы тебя на каторгу отправить! Поэтому брось пистолет, угомонись, давай поговорим…
– Не о чем мне с тобой говорить! — взвизгнул Петр. — Семка! А ну, поди сюда!
Чума-сыромятник, доселе маявшийся в сторонке, сделал робкий шаг к своему барину:
– Чего изволите?
– Подойди к Бережному и обыщи его! — приказал Петр. — Сдается мне, что у него под рясой еще один пистолет припрятан! Найди и дай мне!
Семен не двинулся с места.
– Предатель! — взвыл Петр. — Трус и предатель! Ты что, поверил, будто Бережной спустит тебе тот выстрел в спину? Спустит, что из-за тебя чуть не сдох в лесу? Спустит, что ты к Феньке лапы тянул? Некуда нам деться, одно остается — прикончить его! Тогда опять все по-старому будет. Сестру я тебе отдам, если преданность свою мне докажешь! Иди, обыщи его!
– Не трудись, — жестом остановил его Бережной. — Нету у меня больше пистолета под рясой. Подумай хорошенько, Семен! Сколько раз тебя твой барин обманывал? А я — служилый человек, мое слово — все равно что печатью скреплено. Коли сказал, что отпущу тебе тот выстрел, — так оно и будет. Но о Фенечке забудь, моя она была — моею и будет!
– Да уж тут не до барышни, — слезливо протянул Семен. — Тут самому живу бы остаться!
– Обыщи Бережного! — завизжал Петр. — Не то пуля твоя будет!